Короткая ночь (СИ)

— А у меня до сих пор коленки подгибаются… со страху…

Он ушел из Островичей еще до рассвета. Его бегства как будто и в самом деле никто не заметил: все были слишком заняты предстоящими похоронами старого Островского и его неожиданным завещанием, которое пристало бы скорее сумасшедшему. А тут еще молодая пани сожгла какие-то бумаги, а супруг-изувер ее чуть было не задушил; хорошо, набежали дворовые, успели отбить.

Было еще темно, а Митрась не знал окрестных мест — ведь прежде, пока жил с длымчанами, он старался не приближаться к Островичам. Поэтому ему пришлось держаться тракта, хоть это и было небезопасно; однако не менее опасным было заплутать в лесу и потерять время. При каждом шорохе он вздрагивал, оглядывался и замирал, сливаясь с черной бесформенной массой придорожных кустов, с тоской и страхом вспоминая, что однажды его уже подвели и густой кустарник, и «тайные» длымские приемы, которые успел показать ему дядька.

Рассвет застиг его в пути; на глазах бледнела, вырождаясь, ночная мгла, отчетливее проступали в ней кроны деревьев, пока наконец из-за черных вершин не ударили розовым прозрачным огнем косые лучи восходящего солнца.

Он с минуты на минуту ожидал погони, и все же топот копыт обрушился на него внезапно, когда граница владений Островского была уже совсем близко. Митрась в отчаянии бросился в чащу леса, в сторону от дороги, успев лишь подивиться, как же скоро его догнали. Он без разбора ломил вперед, сквозь заросли лозняка и орешника, от ужаса как будто не слыша ни страшной конской дроби, ни злобных гайдуцких криков — конечно, его уже заметили! Из последних силенок он рвался вперед, стремясь добраться до спасительной яруги, уже замаячившей впереди — через ту яругу гайдукам с их конями нипочем бы не перебраться! — и при этом зная с какой-то обреченной ясностью: добежать не успеет.

Ему вдруг вспомнилось чудное предание о том, как древний идол отомстил ненавистной шляхте за разоренные села, за сожженные хаты, за поруганных девушек. Он вспомнил об этом без всякой надежды, и все же позвал его со всей страстью детского отчаяния:

— На помощь, идол! — выкрикнул он, теряя последний рассудок. — На помощь!

Дальше был необъяснимо-дивный ужас. Время словно изменило свой ход; каждый миг казался теперь вечностью. Он все еще бежал вперед, а ему казалось, что его тело падает в какую-то бездну. Он услышал грязное ругательство, затем — испуганный оклик гайдука Миколы:

— Да что ты, Стах, опомнись! Зашибешь ведь мальца до смерти!

— Туда ему и дорога, щенку паскудному!

Стах со своей страшной нагайкой был, очевидно, совсем уже рядом; Митрась не смел оглянуться, но злобный голос прозвучал за самой спиной. Сразу вслед за ним послышалось ржание вспугнутых чем-то коней и нервный бой копыт, а вслед за этим из кустов впереди мальчика раздался леденящий душу рев и треск сучьев. Митрась не успел ничего понять — мимо него пронеслась огромная черная живая гора, обдав его тяжелым и страшным духом лесного зверя. Затем — снова топот копыт, полные ужаса крики погони, чей-то жуткий предсмертный вопль…

Митрась, не выдержав, оглянулся — и едва устоял на ногах при виде открывшейся ему ужасной картины. Огромный невиданный зверь, более всего похожий на чудовищного горбатого быка, но с густой черной гривой, весь в клочьях облезающей, волоком свалянной шерсти, вздернул на рога тело несчастного Стаха — искалеченной, окровавленное, с выпученными, страшно стеклянными глазами. Другой гайдук замертво лежал на земле. Чудище бешено косило выпуклым черным оком, показывая налитые кровью белки и, встретившись с ним глазами, Митрась почувствовал, что вновь падает в бездну.

Он смутно помнил, как в ужасе летел прочь, в сторону спасительной яруги; словно живые, расступались перед ним красные ветви ракитника и наглухо сплетались у него за спиной. Словно из-под земли, являлись позади его стены непроходимого колючего валежника и засыпанные прошлогодней листвой коварные ямы. А он все бежал и бежал, не разбирая дороги, пока не очутился в совершенно незнакомом, глухом и тихом месте.

Там пружинил под ногой мягкий мох и монотонно шептала листва. И откуда-то вдруг явилось очень странное ощущение покоя, словно кто-то большой и сильный обнял его за плечо: «Не бойся, дружок. Никто тебя здесь не тронет».

И тут он ощутил такую усталость, такое внутреннее опустошение, что ничего ему не оставалось, как опуститься на мягкий мох и забыться тяжелым сном.

Проснулся он от ночного холода, пробравшего его до костей. Повсюду — на мху, на кустах, на нем самом — переливались жемчужно-голубым крупные капли росы. Поздняя голубая луна светила сквозь ветви деревьев, бросая наземь волнующуюся пятнистую тень. С изумлением до него вдруг дошло, что проспал он почти целые сутки.

И снова будто кто-то шепнул ему на ухо: «Ступай домой, ничего не бойся».

Он поднялся, без слов поблагодарил приютивший его мягкий мох и благодатную тишину, и отправился на поиски дома.