Короткая ночь (СИ)

На удивление быстро он вышел к знакомым местам. Вот знакомый разлапистый ольховый куст, вот елка, у которой с одной стороны порыжели и облысели засохшие ветви… Вот поворот дороги, которую он часто пересекал по пути за ягодами. А вот и долгожданная широкая равнина посреди леса, и два могучих дуба с узловатыми толстыми ветвями, на которые так любила взбираться Аленка.

Эх, Аленка! Что-то с ней теперь? Простит ли она когда-нибудь ту его давнюю преступную слабость?

Он почти не удивился, увидев идущую ему навстречу высокую фигуру Горюнца в наброшенной на плечи свитке. Воистину, сама Длымь встречала его…

Теперь Длымь еще спала, а Горюнец наливал парное молоко в кружку; руки его отчего-то немного дрожали.

— Дядь Вань, ну что ты! — стал неловко успокаивать его Митрась. — Ничего же со мной не случилось…

— Слава Богу! — выдохнул Горюнец.

И, немного помолчав, добавил:

— Как же я, Митрасю, не почуял, что беда такая тебе грозит?

— А не грозила мне беда — вот ты и не почуял.

— Да, в самом деле, — ответил дядька, и в голосе его прозвучала какая-то странная неуверенность.

Митрась понял: именно это и смутило его в дядьке — эта необъяснимая, напряженная отстраненность, которой прежде и близко не было. Не то чтобы Горюнец не рад был ему или разлюбил его за долгие месяцы разлуки — вовсе нет; просто мальчику отчего-то казалось, что вернулся он не ко времени, что дядьке почему-то сейчас «не до него», что он чем-то сильно подавлен и даже напуган.

— Послушай, Митрасю, — вновь обратился к нему Горюнец, желая, видимо, заполнить гнетущую паузу. — Ты вот сказал: Микола. Это, часом, не тот ли Микола, что по осени до нас приходил? Аленка еще с ним танцевала — помнишь?

— Да, он самый, — ответил Митрась. — Он-то как раз еще ничего гайдук, не самый злой. Другие хуже. А он, бывало, вступался за меня даже… Я рад, что он уцелел. Он, кстати, Аленку нашу хорошо помнит.

— Аленка, — вздохнул Горюнец, и глаза его затуманила безнадежная грусть. — Нешто ее позабудешь…

— Какое там! В Островичах все теперь только про нее и говорят! Барин-то молодой на нее все зубы точил, украсть хотел… А я даже упредить не мог, извелся весь за нее…

— Ничего, Митрасю, уж упредили, — успокоил дядька. — Ты про Василя-то нашего слыхал?

— А что такое с Василем? — не сообразил Митрась.

— Ну как же! — изумился дядька. — Это ж по всему повету прокатилось, как он один пятерых раскидал!

— Постой, постой! — догадался Митрась. — Это в местечке-то, в то воскресенье? Как же, знаю! Тогда как раз пятеро гайдуков домой побитыми явились, так все Островичи, что твой улей, гудели, да все про какую-то девку, про каких-то хохлов, про какого-то длымского злодея-душегуба, которому лишь бы бревном махать! Ну, девка-то, я так понял, Аленка и есть, а вот что за душегуб — никак додуматься не мог. Так это, значит, Васька был? Вот уж нипочем бы в голову не пришло!

— Да ведь никому бы не пришло, — ответил дядька. — Никто ему цены настоящей не знал. Он хоть с виду и робкий, а глянь-ка — не побоялся против пятерых один выступить, девчину обороняя! Да не свою зазнобу, а ту, на которую, поди, и не глянул ни разу… И ведь дерется-то он так себе… То есть, драться-то, конечно, умеет, да только у нас в этом и получше его умельцы есть.

— А мне приемы не помогли, — вздохнул Митрась.

— Так ты ж еще ничего и не знал толком, это ж не приемы еще были, а так, забавы ребячьи… Пора уж, право, тебя учить как следует: ты уж Лесю перерос, а скоро, глядишь, и меня догонишь!

— Дядь Вань, а как она — Аленка? — спросил Митрась.

Дядька отвел глаза, еще больше укрепив мальчика в сознании своей неискупимой вины.

— Аленка-то? Да ничего вроде…

— А другие? Андрейка, Хведька?

— Да тоже все живы-здоровы… Скоро с ними увидишься. Только не теперь… После…

Горюнец не стал топить баню, чтобы не вызвать кривотолков: день-то будний, не субботний. Поэтому он просто согрел воду в большом чугуне, принес потемневшее от времени большое корыто, в котором мыли белье.

— Залезай! — скомандовал он.

Стащив с исхудавшего Митранькиного тела просторную ветхую рубаху, Горюнец едва сдержал гневный возглас: худую, с выпирающими лопатками спину сплошь искрестили давно зажившие, но все еще хорошо различимые уродливые шрамы.

— Ничего, дядь Вань, мне уже не больно, — утешил Митрась — видимо, вспомнив, что когда-то давно теми же словами утешил его дядька, когда Митрась впервые увидел его иссеченную рубцами спину.

— Чем били? — дядька крепко сжал его плечи. — Шпицрутенами? Батогами?

— Угу, — кивнул Митрась. — И арапником тоже.

— С-сволочи! — только и смог выдохнуть Горюнец.