Короткая память

Большинство присутствующих я видел впервые. Но некоторых узнавал. Сотрудник горплана, ведает, кажется, стеклом... Изящный старик в золотом пенсне, завлит кукольного театра...

Артист, забыв уже про меня, объяснял этому старику:

— Свободный человек — твоя и моя последняя надежда, отец! Слышишь? Самая последняя.

Рукавицына целовали. Он лениво и снисходительно подставлял всем свои жирные, в рыбе, губы.

Я уже было поднялся, чтобы уйти, но тут кто-то объявил:

— Потапов тост скажет!

Все зашумели.

Ласкового вида усач, лежавший в кресле, оставил банку со шпротами и подсел к столу.

Рукавицын оживился, крикнул мне:

— Это герой, Евгений Семенович. Ловит пауков для моего препарата. Один укус паучка лошадь валит, а Потапов — ничего, не боится.

— Заговоренный! — любовно объяснил артист.

Вокруг утихли. Высоким, женским, странно монотонным голосом Потапов произнес:

— Чего хотят твои противники, Рукавицын? Какое имеют низкое намерение? Раздавить тебя своим дутым динозавровым авторитетом? Похоронить в лице твоем наше дремучее, лаптежное, вековое знахарство?.. Изойдут и надорвутся!

— Былина, а? — громко и восхищенно шепнул мне артист. — Где такое услышишь?

— Этот квадратный Кощей, но Кощей смертный, — глубокомысленно произнес Потапов, — воет и ревет об антисанитарии и опасном гниении. — Потапов засмеялся и вдруг заговорил стихами:

Вспомни-ка, дружок,
еще разок
вибрирующего сего субъекта,
что вмиг, слюной брызжа,
желчью брюзжа,
мочой истек...
Ведь эта
нечеловеческая людоеда страсть,
какая-то неистовая сласть
и жажда низко пасть,
лишь только бы смертельно уязвить,
убить морально,
без попытки уяснить
солнцеподобной белизны
фактов...

Мне показалось, что я схожу с ума.

— Это про кого? — растерянно спросила старуха, интересовавшаяся диетой.

Ей не ответили.

— Еще! — крикнул кто-то из угла.

Лицо артиста побелело и осунулось от сжигающего его восторга.

— Мистерия, слышите? — грозно шепнул он. — Подлинная мистерия стихии...

— Я поздравляю тебя, Рукавицын, — глухо сказал Потапов, — со свершением первого этапа грядущей победы, грандиозной, не сравнимой ни с одним из рядовых биомедицинских достижений последних десятилетий на родной планете... Кто еще, скажи, может мыслить и мечтать о таком колоссальном сверхврачевании сразу миллионов смертников во всех странах мира?!

— Мистерия! — повторил артист.

— И никакой кощей Боярский, никакие его холуи и сподвижники не смогут противостоять тебе...

Тут я оглянулся и увидел в дверях Ивана Ивановича Гурова.

Никто не заметил, как он вошел.

Гуров стоял на пороге и молча слушал речь Потапова.

— Прокурор! — радостно крикнул Рукавицын. — В наших рядах сам товарищ прокурор...

Артист обернулся, с силой отбросил стул и, раскрыв объятия, пошел навстречу Гурову.

— Спасибо, — с жаром, дыша Гурову в лицо, сказал артист, — спасибо за то, что пришли. Спасибо за вашу сердобольную душу...

В глазах Гурова я прочел ужас и омерзение.

* * *

Из гостиницы мы вышли вместе.

— Черт знает что! — сказал Гуров. — В бандитских притонах бывал, в подпольных бардаках... Но такое — вижу впервые.

Я молчал.

— Страшные люди, страшные разговоры, — сказал он.

— Рукавицын — ваш протеже, — напомнил я.

Он развел руками:

— Что делать, Евгений Семенович!.. Вы правы. Но, знаете, один случай выздоровления, другой... А вдруг? Чем черт не шутит?.. Так захотелось поверить! Все мы люди, все человеки...

— Им тоже хочется верить, — сказал я.

— Этим? Ну нет! — Гуров сердито усмехнулся. — Этим на все плевать. Им бы только устроить бесовский шабаш. Безразлично, вокруг чего.

Я не ответил. Мерзкое было у меня состояние. Будто окунули в сточную яму, а отмыться нельзя, невозможно.

Гуров шагал рядом.

— Конечно, — сказал он, — не буду скрывать... посети я их притон до нашего с вами разговора, наслушайся их речей раньше, вряд ли бы стал вас просить за Рукавицына... Понятное дело. Такие картинки с выставки, знаете, сильно отрезвляют.

Я повернулся к нему.

— А если, — спросил я, — если окажется, что препарат Рукавицына умнее его самого? Как тогда?

Гуров замедлил шаг.

— Что вы имеете в виду, Евгений Семенович? — спросил он. — Не понимаю.

Я не ответил.

— Умнее? — спросил он. — Что значит умнее? В каком смысле?

— Я говорю: а если вдруг окажется?.. Если!.. Идут же еще опыты. Неизвестно, чем они окончатся...

Гуров остановился.

Он смотрел на меня со страхом.

Серое лицо. Бесцветные глаза. Рыжие обвислые солдатские усы.

— Нет, Евгений Семенович, что вы! — испуганно сказал он. — Каким образом? Такого быть не может... Нет, нет, никогда! Не дай бог...

Глава восьмая

Адвокат снова поднялся.

— У защиты есть ходатайство, товарищ председательствующая, — сказал он.

— Какое ходатайство?

— Прошу приобщить к делу и огласить в процессе документ.

— Какой документ?

— Заключение профессора Костина о результатах лабораторных исследований препарата.