Короткая жизнь

Эмигранты в Бухаресте замерли. Никогда еще я не видел Ботева таким... Трудно подобрать слова. Он молчал. Одиноко, неумолимо, страшно. Казалось, его томила какая-то невысказанная мысль.

Каравелов, тот, напротив, все время говорил. Советовался с друзьями, придумывал планы спасения Левского, даже пытался обращаться за помощью в русское посольство.

Как-то зимним вечером, будучи у Каравелова, Ботев не выдержал:

- Мне надо быть там!

- Где? - спросил Каравелов, хотя, было видно, прекрасно понял, что имеет в виду Ботев.

- В Софии. Он там один. А мы здесь лишь говорим, говорим...

- Ты с ума сошел! - воскликнул Каравелов. - Не хватает только, чтобы и тебя...

А время меж тем неумолимо шло. Эмигранты отсчитывали день за днем в обсуждениях и спорах по поводу, что надо предпринять. Миновал январь, наступил февраль.

Как раз тогда я часто заходил к Ботеву. В иные дни, правда, от него и слова нельзя было услышать. Но мне казалось, что ему становилось легче, когда возле него находился кто-нибудь, в чьей верности и незримом сочувствии он не сомневался. Помню, стоял теплый день. Таяло. Уроки в школе только что кончились, навстречу мне бежали дети. Я на несколько минут опередил Ботева и уже стоял перед его квартирой, когда подошел он. Молча кивнул мне, молча пропустил в дверь, вошел сам и встал у окна.

В ту минуту он показался мне еще выше и крупнее, чем обычно. Какое-то время стоял, точно окаменев, с ледяным выражением лица. Потом оно дрогнуло и не то что потеплело, но как бы немного оттаяло.

- Сегодня я рассказывал ученикам о Гоголе, - неожиданно заговорил он. Вы любите Гоголя?

- Очень, - опешил я.

- Помните "Тараса Бульбу" - казнь Остапа? - спросил Ботев. - Как желалось ему увидеть твердого мужа, который разумным словом освежил бы его и утешил при кончине. Как воскликнул он в духовной немощи: "Батько! Где ты? Слышишь ли ты?" И как среди всеобщей тишины раздалось: "Слышу!"

Со странным всплеском проглотил он сжавший ему горло воздух и отвернулся от меня.

- Вчера в Софии повесили Васила Левского, - произнес он шепотом, неотступно глядя в окно.

Что я мог сказать?

- Вот для этого мне и надо было быть в Софии. Чтобы крикнуть ему: "Слышу!" - негромко сказал Ботев. - Только сыном был ему я, а он мне батькой.

Ботев, весь какой-то напружиненный, оторвался от окна, шагнул к двери и позвал:

- Пошли к Каравеловым. Болгария все же ждет хоть чего-то от нас...

У Каравеловых известие о случившемся принимали совсем иначе. Там царил настоящий мрак. Наташа плакала. Это было естественно, свое неподдельное горе она выражала по-женски. Сам Каравелов переживал гораздо сильнее Наташи. Он был буквально убит, раздавлен скорбной вестью.

- Все пропало, - стонал он, глядя на Ботева покрасневшими глазами.- Это такая утрата. Кто сможет его заменить?

Все были растеряны, потому как, даже зная, что положение Левского безнадежно, эмигранты все это время тешили себя несбыточными надеждами.

Подробности гибели еще не были известны. Они дошли позже. Очевидцы казни рассказывали, что плотники, сбивавшие виселицу на окраине Софии, не знали, для кого она предназначена. Не мудрено - турки часто вешали людей. Слух о том, кого казнят, пришел вместе с осужденным. Но многие, даже прослышав про казнь Левского, не вышли из домов, не хотели быть свидетелями жестокой расправы. Тем не менее власти нагнали столько солдат, что людей, пришедших на пустырь, где была сооружена виселица, и хотевших хоть как-то выразить свое сочувствие, было трудно разглядеть меж солдатскими шинелями. Казнили быстро и отлаженно. Когда Левский возник на помосте, руки его были стянуты за спиной веревкой. Февральский ветер приглаживал его русые волосы. Потом кто-то говорил, что истерзанный Левский, сверху глянув на толпу у эшафота, усмехнулся. Возможно, так оно и было на самом деле. Левский умел смеяться даже тогда, когда ему было совсем плохо. Когда стали надевать петлю, он попытался что-то сказать. Кто-то даже расслышал слово "отечество". Но ему не дали договорить...

- Что же будем делать? - глухим голосом спросил Ботев.

Каравелов только безнадежно махнул рукой.

Наташа подошла к мужу, хотела утешить, а у самой не просыхали глаза.

Глазницы Ботева были сухи, его гнев нельзя было выплакать. Он повернулся в мою сторону и сказал, обращаясь именно ко мне, и ни к кому другому, веря, что я его пойму.

- Запомните этот день, - четко выговорил он. - Болгария потеряла одного из величайших своих сынов.

- Христо прав! - вскрикнул Каравелов. - Теперь нам не оправиться...

- Болгария была бы недостойна Левского, если бы не нашла в себе силы продолжать борьбу, - чеканил Ботев. - Наш народ никогда не забудет день 6 февраля 1873 года.

Васил Левский

Заметки историка Олега Балашова,

позволяющие полнее воссоздать события и лица,

представленные в записках Павла Петровича Балашова