Короткая жизнь

Пустырем мы дошли до каких-то сараев, свернули в темный проулок и очутились среди домиков на одной из окраинных улиц города. Стали попадаться редкие прохожие. И вот - запертая калитка, высокий забор, в глубине двора довольно высокий дом. Провожатый постучал, за калиткой послышались шаги.

- Кого Бог несет?

- Бабушка Тонка, это я, - отозвался провожатый.

Так это сама бабушка Тонка! Ее не раз поминали при мне болгарские эмигранты.

Загремела щеколда.

- Заходите.

Нас провели в просторную комнату с закопченным потолком, с маленькими окнами, с низкими диванами вдоль стен: то ли трапезную, то ли комнату для гостей. Прямо перед нами на стене висели два старинных кремневых ружья, на полках тускло поблескивали глиняные кувшины, в очаге тлели угли.

Бабушка Тонка, которой в ту пору было, наверное, немного за пятьдесят, но казалась она явно старше своих лет, внимательно осмотрела меня при свете.

- Садитесь, будьте гостем.

- Он от Христо, - сказал приведший меня сюда парень.

- Знаю, - ответила бабушка Тонка. - Мне передали.

- Мне сказали... - начал было я.

- Знаю, - прервала она меня. - Все знаю, что тебе сказали. Садись и ты, - повернулась к моему попутчику. - Отдыхайте с дороги.

- Мне бы хотелось... - опять начал я.

И вновь Тонка не дала мне договорить:

- После, сперва за стол, а потом уж за разговоры.

Ушла, вернулась с девушкой:

- Моя дочка Петрана.

Накрыла с ее помощью на стол, внимательно проследила, чтобы мы поели, сама подливала нам вино, изредка расспрашивая моего провожатого о неизвестных мне людях в Журжево.

Лишь уверившись, что мы сыты, Тонка кивком головы выслала из комнаты дочь и моего спутника:

- Иди, дорогой, отдыхай, у тебя глаза слипаются...

После чего Тонка повернулась ко мне. Строгие и пытливые глаза смотрели на меня.

- Так зачем послал тебя Христо?

- Он сказал, что я смогу увидеться, - я не знал, как объяснить ей, с кем я должен встретиться, - с одной женщиной. С русской женщиной, когда-то уехавшей из России.

- С русской? - Тонка усмехнулась. - Не знаю, какая русская тебе нужна, но одну болгарку я сейчас сюда пришлю.

Она поправила в лампе фитиль и ушла.

Сердце во мне замерло. Болгарку? Какую болгарку? Христо не мог меня обмануть. Ведь я ему все объяснил... Тургеневская героиня... Почему Тонка говорит, что... Сейчас...

И она вошла. Так входят в класс строгие и усталые школьные учительницы.

Мы молча рассматривали друг друга. Пожилая женщина со смуглым лицом, с морщинками на лбу. Я стоял, не зная, с чего начать разговор. Я искал в ней черты, оставшиеся от той, кем она когда-то была, от нежной русской девушки из дворянской семьи.

Она первая нарушила молчание:

- Вы хотели меня видеть?

Нет, это была женщина, для которой родным языком был болгарский. Она обратилась ко мне по-русски, но ощутимый акцент все же звучал в ее голосе. "Узнал бы ее Тургенев? - мелькнуло у меня. - Неужели она настолько отвыкла от русского языка?"

И вдруг она... Села и жестом руки указала мне место против себя. Это был жест Анны Васильевны Стаховой, каким она приглашала садиться своих гостей.

Елена! Елена! Я узнал ее, я видел ее лицо, пятнадцать лет назад описанное Тургеневым: большие серые глаза под круглыми бровями, совершенно прямые лоб и нос, сжатый рот, острый подбородок... Да, это была она, только не просто повзрослевшая, а постаревшая, еще больше посмуглевшая и недоступная.

Я кивнул головой, отвечая на ее вопрос.

- Кто вы? - спросила она.

- Балашов, Павел Петрович Балашов. Я ваш сосед по имению.

- Балашов? - задумчиво переспросила она.

Я видел, моя фамилия ничего ей не говорит.

- Мне передали, что какой-то молодой русский ищет со мною встречи.

Я еще раз поклонился.

- Так я слушаю вас, - сказала она тоном светской дамы.

- Я имею честь... Я имею честь видеть... - повторил я, - Елену Николаевну Стахову?

- Катранову, - поправила она.

- Но в романе Тургенева...

- Иван Сергеевич вывел меня под фамилией Инсарова. - и очень просто и естественно подтвердила: - Да, это я. Но зачем сейчас все это?

- Моя матушка была в соседках ваших родителей по имению.

Ни одна черта не дрогнула в ее лице.

- Вы, конечно, не можете меня знать, - продолжал я. - Мне едва исполнилось пять лет, когда вы покинули Россию. Но моя матушка хорошо знала ваших родителей.

- Как они там? - спокойно спросила Елена Николаевна, впервые обнаружив какой-то интерес к прошлому.

- Ваш папенька скончался вскоре после вашего отъезда...

- Нет! Нет! - перебивая меня, вскричала Елена Николаевна. - Мой отъезд не мог быть тому причиной!

Она отвергала саму возможность, само предположение причастности к случившемуся.

- А как маменька? - неуверенно спросила она после некоторой паузы, опасаясь, видимо, снова услышать тяжелую весть.

Я не решился сразу сказать о смерти Анны Васильевны.

- У меня от нее письмо.

Я достал его. Елена взяла конверт, секунду поколебалась и все же не выдержала.

- Извините меня, - произнесла она, надорвала конверт и побежала глазами по письму.