Короткие истории

Пьяные укатываются.

Готово: ремонт обуви

ПОЭТ НА ВПИСКЕ

Мы все одинокие эгоисты. У всех уже была любовь. Или что-то вроде нее…

Все было. Мы встречаемся и невольно созерцаем былое великолепие молодое друг друга.

Сижу у нее в комнате. Натыкаюсь глазами на старые фото в рамках, записки на стенах. (В таком богемном абсолютно стиле ее квартирка, я бы сказал). Она ушла в ванную. Мы знакомы три или четыре дня. Молча понимаем оба, к чему идет дело.

В моменты молчания обмениваемся взглядами: какая-то грустинка в этих взглядах, – отмечаю я для себя. Потому что уже все было. И у нее, и у меня. Мы ничего не рассказываем друг другу. Да и что рассказывать-то?

Сидим очень так уютно. Распиваем вино и шампанское какое-то одновременно. Сидим с ногами на постели: она в домашней майке и штанах, – пришла из ванной; я, в том, в чем пришел с улицы – в джинсах, заляпанных сзади, в куртке своей темно-зеленой, доставшейся от младшего брата. Смотрим фильм на английском языке, но с русскими титрами внизу экрана.

Сейчас у нас начнется. Обнимаемся. Говорим всякую херню; ну знаете, когда мало знакомые еще люди вдруг перед близостью несут всякую ерунду отвлеченную. Вроде по делу, но всем понятно, что впереди назревает эта самая близость, и будет она прямо через десять минут у вас. Скоро будет. Надо морально подготовиться ее разделать.

Звонят в дверь. Классика жанра: он пришел к ней домой, она его пригласила, они еще мало знакомы; сидят, выпивают, и тут звонят в дверь. На улице уже очень поздно…

Кто: приехавшие вдруг родители? Соседка по комнате вернулась? Ее возможные дружки? Менты? Кто?

Время почти двенадцать ночи.

– Ну, классика жанра! – говорю ей вслух уже эту фразу, и хочу пойти к дверям по длинному коридору открывать. – Не надо, – говорит, – я никого не жду.

В дверь упорно звонят. Начинают тарабанить. Замолкают. И снова звонят и периодически стучат в стальную гладь железа.

Она звонит подруге по комнате и узнает, не должна ли та сегодня вернуться. Подруга отвечает, что нет, не должна. – «Тогда кто бы это мог быть», – «Тебе виднее…», – говорю я, и понимаю, что начинаю нервничать. Уже не до близости… Вот же собирался с нее уже снять майку, – а тут звонят в дверь. Она, наконец, встает и идет к дверям сама, не разрешая пойти мне. Я думаю, что, по сути, правильно, – пусть идет. В конце концов, я в гостях у нее, и пусть сама решает, кто к ней ломится. Открывает дверь. Я стою начеку в темном коридоре с недопитой бутылкой наготове, – на всякий случай.

Пришел какой-то парень, – я увидел его мельком. Пришел за деньгами. Я не знаю что у них там за дела, да и знать не должен, но мне, уже захмелевшему, это не нравится, и я уже собрался, было, выйти на авансцену. Они стоят в подъезде разговаривают. Я очень плохо слышу о чем. Но не ругаются. Представляю себе уже следующую картину: допустим, он входит сейчас внутрь. – Ты кто такой? – А ты кто такой? – Я кандидат наук, – отвечу я зачем-то… Или совру что ее родственник. Или еще что-то… – А ты кто? – А я…, – я не придумал, что скажет этот ночной ходок за деньгами, девушка «моя» возвращается, извиняется и говорит, что срочно нужно было этому парню отдать деньги, так как она занимала у него. Ситуация разрешилась. Идем на балкон курить с бокалами вина. Я ее обнимаю, начинаю рассказывать ей свое стихотворение. Начинается разговор про стихи. Курим еще по одной. На балконе довольно холодно; во дворе горит фонарь, который то гаснет, то загорается вновь. Экономия электричества. Впереди еще один дом, а за ним пустынная уже улица зимнего города. Во двор заходят запоздавшие жители, поднимают головы на нас, – мы на втором этаже, балкон не застеклен, мы громко разговариваем. Докуриваем и идем в комнату.

Еще пара-тройка минут, и мы снимаем друг с друга одежду, наслаждаемся друг другом в различных видах и формах. Кровать скрипит. Я не могу кончить, так как прилично пьян. Мы прерываемся, чтобы продолжить снова, – и так несколько раз. В перерывах она залазает под одеяло и сидит, закутавшись им (что это за стыдливость такая крепостная?). Я же сижу совершенно голый рядом, курю, пью вино, мы болтаем, слушаем «ПТВП». Она время от времени целует меня в плечо, в голову, в руку. Я представляю себя командиром (политруком, лейтенантом) который приехал к жене на побывку в деревню. И вот они весело проводят время на скрипучей кровати, которая знавала и лучшие времена. А завтра я снова уйду на фронт поднимать в атаку солдат, где меня, возможно, ранят или убьют.

ИЗНУТРИ И СНАРУЖИ

Безграмотный полоумный крестьянин Виталий кричал, когда увидел откормленного чекиста, коим оказался я. Он кричал на всю деревню:

За Ленина!

За Маркса!

За матерь продразверстку!

Весь хлеб мы отдадим худому коммуненку!

А коммуненок-то огромный, жирный, в фуражке. На ней кокарда образца 1918 года с серпомолотом. А Виталий, раб-то божий, небольшого ростка, с глазами полубезумными, в одежке грязной, оборванной. Не хочет мириться с властью.

А врач-то Антошка х-и-и-и-трый стоит в стороне. На досточках, на подмосточках.