Короткие истории

В папке этой лежит профсоюзный билет темно-зеленого цвета, еще один – красного. Профсоюз рабочих строительств и промстройматериалов – значится в ней. Профессия: слесарь. Почти на всех страничках – наклейки-марочки разноцветные – отметки о членских взносах от 10 копеек до 1 рубля.

Трудовая книжка лежит, – совсем потертая. Дата заполнения: 18 декабря 1948 года.

Военный билет. Информация такая. Национальность: украинец. Беспартийный. В ВЛКСМ не состоит. Образование 7 классов и техническое училище №7 в 1963 году по специальности газосварщик. Женат. И так далее.

Вот что интересно. Место службы. 63-й разведывательный мотоотряд ТОФ (тихоокеанского флота, – прим. авт. – Л.Х.) По специальности электрик-связист. Период: июль 1942 – сентябрь 1945. Далее идет 354-й отдельный батальон морской пехоты ТОФ. Также электрик-связист. Период: сентябрь 1945 – декабрь 1946. И с декабря 1946 по апрель 1947 – служба в 162-ой отельной роте связи ТОФ.

Награжден медалью «За победу над Японией», медалью «За отвагу». Медаль эту, как собственно и другие боевые медали, мой дядька, Леонид Борисович, его сын, поменял в 80-е годы на водку спекулянтам и скупщикам. Комментарии излишни здесь. До меня дошли только трудовые награды: «Победитель соцсоревнования» за 1973 год и за 1979-й, и «Ветеран труда». Больше – ничего.

Далее в папке хранится два удостоверения ударника коммунистического труда, раскладная карта из серии «Города-герои», многочисленные грамоты, удостоверения, открытки, и самая древняя газета которой я обладаю: «Волгоградская правда», датируемая 28-м декабря 1986 годом.

3.

Дедушка с отцом как-то пошли пить пиво. Оно тогда продавалось в зеленых крашеных железных будках на улицах. Будки эти – отдаленное подобие нынешних ларьков. Они подошли, спросили, – но оттуда, из будки, не ответили. Дедушка спросил еще раз. То же самое. Опять. Ноль ответа. Тогда он взял, ухватился снизу за железку, и перевернул ее вместе с торгашами внутри. И ничего ему за это не было.

Другой раз он познакомился с актером Алексеем Смирновым, тем самым, который играл Федю в известном фильме Гайдая. Они, съемочная группа, актеры, прилетели в Волгоград, снимать какой-то эпизод. И актер Смирнов стоял на улице и пил пиво. Борис Порфирьевич подошел к нему, и они разговорились. Дедушка поведал ему и о своей жизни на сцене в конце 40-х годов.

Дедушку я, безусловно, помню. Но плохо. Моментами. Он умер в 1988 году, в конце декабря. Вот несколько моментов, эпизодов.

Первый. На Горном. В их с бабушкой квартире, по улице Ополченской. «Играем в хоккей». Дедушка на воротах, с клюшкой, я, маленький с каким-то мячом и тоже детской клюшкой.

– Вратарь волнуется, волнуется! – говорит Борис Порфирьевич, – и показывает то, как он, вратарь волнуется, защищая импровизированные ворота, – руки на коленях. Ноги полусогнуты. Мы обожали играть в хоккей. Мне рассказывали все, как он меня очень любил.

Эпизод два. Он в комнате лежит, накрыт одеялом атласным. Наверное, уже болеет. Рядом бабушка с ним. Я зашел в комнату.

Эпизод три. В больнице. Там же, на Горном поселке. Зима. Мы пришли в больницу. Родственники. Тетя Люда. Мои родители, бабушка.

– Хочешь к дедушке? – спрашивают. – Да, хочу. Захожу вместе с мамой, кажется, к нему в палату. Он меня обнимал.

Под новый год, когда я буду с мандарином в руках фотографироваться возле елки, в белых гольфах, мне скажут: «Ленечка, дедушка твой умер». – Я вряд ли буду понимать это. Елка была огромная, во всю комнату. Под потолком ее венчала красная звезда. В этом был действительно, какой-то траур, – в этой ярко-красной звезде.

Были и другие эпизоды. Они совсем, – слишком обрывочны. Хотя до сих пор бывает, что-то вдруг пронесется в голове какое-то воспоминание; достанет память моя какой-то кусок энергии, – вот например фотографии, где дедушка с дядей Леней (тем самым, своим сыном и моим дядькой, тезкой) стоят возле дерева – оба худые и стройные. То ли видел я это сам, то ли так фотография запомнилась – сейчас уже я не скажу точно. Наверное, нет, вживую не видел; фотография все-таки это.

У бабушки моей хранились фотографии их совместной жизни. Она мне их часто показывала. Сейчас они лежат у меня дома. На дне коробки всегда находились большие дедушкины «негативы» и снимки в цвете. Я, все задавался вопросом сам себе: вот так вот лежат фотографии, а на самом дне – дедушка под их толщей лет. Значит, он так и на кладбище сейчас лежит?! А над ним толща земли, и возможно, других черно-белых фотографий. Я говорил бабушке, что когда вырасту, обязательно придумаю, как его оживить, как его достать из земли. В детстве представление о смерти совсем-совсем иное. Будто бы и нет ее. Она, смерть – в другом измерении, в твоем сознании ее просто нет. Это представление еще не сформировалось. Представление о ней складывается в причудливую форму, в форму отсутствия.

Смерть дедушки была для меня, ребенка, началом времен «моего тысячелетия», и являлась прототипом истории какого-нибудь, чуть ли не Древнего Рима.