Появился и Умтонга; он не высказал ни сожаления, ни радости. Просто стоял и смотрел, и я не знал, как к этому отнестись. Единственной уликой против него служило то «мумбо-джумбо», которым он занимался прошлым вечером, а ни один здравомыслящий европеец не посчитает это доказательством убийства. Я склонился к тому, что все было удивительным совпадением.
После похорон колдун подошел ко мне и поинтересовался:
— Почему ты не убивал несколько слуг сопровождать Большой Хозяин к трон Великий Дух?
Я объяснил, что на сегодня в доме достаточно и одной смерти. Тогда он потребовал свою палку, которую забыл прошлым вечером в конторе Бенни.
Между прочим, я почти не знал Умтонгу, но посох старого мошенника был мне знаком, как собственная ладонь. Я отправился за ним.
Он лежал на полу — четырехфутовая палка-змея. Вероятно, вы представляете то, что я имею в виду. Для европейцев их делают покороче. Материалом служит тяжелое дерево, рукоять в виде змеиной головы, а наконечник — наподобие хвоста. По всей длине нанесена резная имитация чешуи. Посох Умтонги отличался красотой — довольно тонкий, но тяжелый, как свинец, вырезан скорее всего из эбенового дерева. Пожалуй, несколько тяжеловат, но может послужить отличным оружием. Я поднял его и подал Умтонге без единого слова.
Дней десять я не видел колдуна. Старая Ребекка перестала, наконец, вопить и занялась делами. Должно быть, Бенни держал ее в курсе своих основных сделок, потому что я обнаружил, что она довольно хорошо в них разбирается. По взаимному согласию я взял на себя роль управляющего, и вскоре мы вернулись к долгу Умтонги. Я намекнул, что хотя проценты и высоки, но клиент по-настоящему опасен. Не лучше ли довольствоваться тем, что можно будет из него вытянуть? Но Ребекка не соглашалась, — мое предложение забыть о процентах подействовало на нее, будто красная тряпка на быка!
Какой злобой горели ее глаза!..
— На что это ты намекаешь? — закричала она. — Мне нужны деньги, чтобы позаботиться о будущем моего… о моем будущем. Отправь посыльного за Умтонгой, а когда тот явится, заставь его уплатить!
Что ж, выхода у меня не было; кое в чем старая зануда была еще хуже Бенни. На следующее утро я отправил мальчишку, а через день появился Умтонга.
Я принял его в конторе Бенни, а свита тем временем ожидала снаружи. Усевшись в то самое кресло, в котором умер хозяин, я сразу перешел к делу.
С минуту Умтонга лишь молча смотрел на меня; его старое, сморщенное лицо походило на засохший, попорченный плод, а черные глаза-пуговицы горели злобным пламенем.
— Ты очень смелый, юный баас,
[3]— медленно произнес он.— Нет. Просто ставлю бизнес превыше всего, вот и все, — ответил я.
— Ты знаешь, что случился со старый баас? Он умер… Ты тоже хочешь идти к Великий Дух?
Казалось, его неподвижный взгляд обладал странной, злой волей. Это обескураживало, но я не собирался поддаваться ему и выразил твердое желание получить с него наличные или их эквивалент.
— Ты забывай дело с Умтонгой? Ты делай много хорошие сделки с другие… Умтонга делай плохая магия — ты умирай.
К сожалению, дело касалось не меня, а старухи, и я не мог освободить Умтонгу от долга, даже если бы хотел этого. Оставался лишь один довод — тот самый, которым воспользовался Бенни.
Я показал ему револьвер хозяина и предупредил, что за любые «обезьяньи трюки» расплатой послужит пуля. В ответ я получил отвратительнейшую улыбку, с которой он и покинул меня, выйдя к своей свите наружу.
Они принялись за ту же абракадабру, что и в прошлый раз; снова черный петух, затем белый… ползанье на животах и танец старика, завершившийся припадком, после которого старика унесли прочь.
Вскоре наступила ночь, и на душе у меня заскребли кошки: я вспомнил потемневшее лицо Бенни и его выпученные глаза…
Мы поужинали со старой ведьмой, и я отправился в комнату Бенни. Обычно я выпивал на ночь, но тут решил остаться трезвым и бодрым. Я подозревал, что к смерти Бенни причастен один из людей Умгонги, возможно отравивший его питье. Я вновь тщательнейшим образом осмотрел комнату, пока не убедился, что она абсолютно безопасна. Затем осторожно закрыл окна, подперев каждую раму стулом, чтобы никто не смог влезть, не уронив его на пол: если я ненароком задремлю, то стул меня разбудит. Я погасил свет, не оставляя видимой цели для копья или стрелы, и, усевшись в кресло, приготовился к ожиданию.
Ни за что на свете я не согласился бы пережить еще одну подобную ночь, — вы понимаете, как разыгрывается фантазия в темноте. Впрочем, вряд ли стоит возвращаться к тем мучительным часам ожидания…
Шорохи вельда казались мне столь угрожающими, что несколько раз я поддавался панике и готов был всадить пулю в черные причудливые тени снаружи. Но в юности я был крепким парнем и сдержался.