То и дело он снимал очки и потирал глаза; работа была кропотливой, да и жаркая лампа доставляла неприятности. Иногда он заговаривал с мертвым животным вслух, ласково нахваливая его, особенно когда у него что-то не ладилось. Наконец, кожа аккуратно снята — жалкая кучка скользкой пленки. Старик бросил ободранную тушку в кастрюльку с кипящей водой и вновь уселся на место, что-то бормоча и поглаживая податливую кожицу.
— Чудесно… будешь настоящим красавцем.
В ящике стола лежал кусочек черного мыла; он вынул его и медленными старческими движениями принялся натирать им кожу. В процессе обработки кожа стала застывать. Тогда он оставил ее и заварил себе чай, не забывая иногда поднимать крышку кастрюльки, чтобы убедиться, что крошечный череп и косточки вывариваются без повреждений.
Прихлебывая чай, он прошелся по гостиной. В отдаленном от огня углу стоял высокий стол с каркасом, на который была накинута темная ткань. Чувствовался слабый запах разложения.
— Как поживаете, милые? — спросил старик.
Скрупулезными движениями подрагивающих рук он поднял и убрал ткань: под проволочным каркасом располагались десятки лягушачьих чучел, одетых в крошечные сюртуки и панталоны согласно старинной моде. Там были и леди, и джентльмены, и кланяющиеся лакеи. Одна фигурка, с кружевами у желтого горлышка, держала деревянный кубок для вина; к высушенной лапке ее соседа был пришит крошечный монокль без стеклышка, поднятый к черному пуговичному глазу. В пасти третьей фигурки зажата лилипутская трубка с невесомым клочком шерсти, заменяющим дымок. Клочки той же шерсти, очищенные и завитые по моде, служили миниатюрными париками для леди, одетых в длинные юбки и держащих в лапках веера.
Старик с гордостью осмотрел неподвижные фигурки.
— А вы, милорд, — зачем так угрюмо поджимать губы? — и пальцы хозяина разжали челюсти круглобрюхой, одетой в атлас лягушки. Должно быть, они сжались во время сушки.
— Ну вот, можете снова спеть песенку и выпить вина!
Старик пристально вгляделся в группу, изображавшую банкет.
— А где же…? Ах!
Посреди стола застыли в старинном танце три фигурки.
— Скоро наша леди получит кавалера, — сообщил старик, — самого красивого кавалера в компании, а поэтому не забывайте улыбаться и старайтесь быть привлекательной, дорогая!
Торопливо просеменив к очагу, он снял кастрюльку и слил кипящую воду в ведро.
— Прекрасная коробочка для мозгов, — заметил он, очищая ножичком крошечный череп. — Главное, не торопиться…
Он в восхищении положил череп на стол; тот напоминал резной кусочек слоновой кости. Одну за другой старик вынимал из кастрюльки изящные косточки, зная, куда именно следует приладить каждую.
— Итак, мой маленький герцог, теперь мы имеем все необходимое, — заключил он. — И можем включить вас в композицию в качестве «украшения бала» и объекта ревности наших милых леди!
С помощью проволоки и прочной нити он собрал маленький жесткий скелет, постепенно стягивая косточки, чтобы сохранить нужные пропорции. Лягушачья кожа уже не казалась вялой. Старик продел нитку в иглу, поднеся их поближе к лампе. На этот раз он извлек из ящика стола клочок шерсти и заговорил, как доктор, успокаивающий пациента описанием предстоящего лечения:
— Эта шерсть жестковата, дружок, я знаю. Неважный материал для набивки — всего лишь клочки, оставленные на изгороди овцами. Но придется согласиться, ведь набивка придаст тебе нужную упругость, и ты скажешь мне спасибо. А теперь я буду особенно осторожен…
С поразительной аккуратностью он еле заметными стежками сшил кожу вокруг набивки.
— Что же дать тебе в левую руку? Кружевной платочек или, скажем, монокль?
Крошечными ножницами старик подрезал лишние кусочки кожи.
— Минутку, ведь ты танцуешь, поэтому правой рукой ты будешь поддерживать нашу леди…
Он точно подогнал кожицу на черепе. Пустыми глазницами он займется позже.
Внезапно старик опустил иглу.
И прислушался.
Удивленный, он отложил полунабитое тельце, подошел к двери и открыл ее.
Небо уже потемнело. Он расслышал звук более отчетливо. Он доносился от пруда. Далекое резкое кваканье, словно там собралась целая стая лягушек.
Он нахмурился.
Извлек из пристенного шкафа фонарь и щепкой зажег фитиль. Припомнив, что на дворе холодно, надел пальто и шляпу. Взял сачок…
Он шел с опаской, первое время плохо различая тропу после работы под яркой лампой. Потом, привыкая к темноте, прибавил ходу.
Как и прежде, он вскарабкался на настил, предварительно перебросив сачок. Впрочем, на этот раз ему пришлось разыскивать сачок в темноте под дразнящее кваканье с пруда. Подняв его, он осторожно двинулся дальше. Ярдах в двадцати от пруда он остановился и прислушался.
Ветра не было. Должно быть, здесь собрались сотни лягушек с окрестных полей. Возможно, соседние пруды стали чем-то для них опасны. Может быть, они начали пересыхать. Он слышал о подобных случаях.
Старик подкрался к пруду чуть ли не на цыпочках. По-прежнему ничего не было видно — луна пропала, а воду скрывали кусты терновника. До пруда оставалось лишь несколько шагов, когда шум внезапно стих.