Коротко и жутко. Военкор Стешин

…Я в медицине надолго не задержался. Через коридор из котла вывозили только раненых средних. Остальные либо умирали, либо поправлялись – и обратно. Поэтому кормили нас так, что я опухать начал. Решил не ждать, пока меня к дистрофикам переведут и в сугроб потом зароют. Решил идти обратно в полк. Тем более ребята приходили за снарядами на склады, навещали, говорили, что ждут меня. Один я идти боялся – почти 20 километров, дороги и тропки занесло, и на пути никаких деревень не было. С утра выписался из медсанбата и засел на перекрестке, на посту у дорожников. В полдень проходил мимо взвод, шел почти по пути, я к нему и прибился. Они с утра шли, пар от них валил. Снегу-то почти по пояс, куда ни сунься, дороги чистить не успевали. Немец в этот день не летал, такое небо было серое, низкое и крупкой снежной иногда сыпало. Поэтому не береглись, так шагали.

От дорожников мы отошли километров на пять. С дороги вывернули на тропу, которая шла к речке Рогавке, за ней была Ольховка – там, уже на другом берегу Керести, стояли немцы. Тропу быстро размесили, бойцы совсем сомлели, и лейтенант скомандовал привал. Они молодые все были, с Урала, необстрелянные, лейтенант все расспрашивал меня – что там да как. Я грю: кормят плохо, патроны по счету, леса дикие. То есть совсем дикие, но он бодрился, говорил, что тайгу видали все… Ага, видали, дров набрать нормальных не могли. А в этих местах горит только осина, которая стоя на корню засохла. Валежник не горит, только дерево упало – сразу воду начинает с земли сосать. И все – гниль. Дрова меня и спасли, по совести. Встали лагерем на краю такого болотистого редколесья с сосенками. Просто в снег ребята повалились. Я сказал лейтенанту, и он заставил их яму снежную касками вычерпать. В центре растеплили огонек, сидим, ноги вытянули. Он дымит, зараза, непонятно, горит или нет, дрянь, а не костер. Я встал, говорю: «Сейчас хороших дров принесу». Дошел до леса, свалил плечом осинку сухую, поломал ее на палки. Гляжу – метрах в пятидесяти от меня елка здоровенная стояла, и вдруг с лапы у нее снег соскользнул. Подумал – птица или сам по себе снег упал. Смотреть не пошел – меня придушили бы просто или прирезали. Это разведка фрицевская антенну на елку забрасывала.

Принес им дрова, они заполыхали сразу; местные так говорили нам: «Осина горит без керосина». Я опять за дровишками пошел, ребята сухари достали, тушенку – а я есть хотел страшно, но попросить не мог, воспитание не позволяло. Думал, чтобы глаза не мозолить, принесу еще дров – сами предложат. Набрал целое беремя палок осиновых, шаг сделал – сссс! А потом бах! Три раза. Три рыжих фонтана торфяных, один за другим, меня ветром горячим качнуло. Потом снегом с леса обдало, он сыпался и таял – воздух горячий был. А потом как заорали сразу человек двадцать на все лады. Кто ревет, кто как поросенок резаный визжит. Третий снаряд прямо в костер вошел, пирог пробил торфяной и там, внизу на грунте и сработал. Всем, кто был, ноги как бритвой срезало. Я к костру бросился – в центре яма дымящаяся, и на глазах ее водой заполняет, вода булькает, а ребята во все стороны расползаются. И воют. Я к одному, ко второму, вижу – целых нет… а потом бросился бежать. Не мог там быть больше. И сделать не мог ничего. Прибежал к посту дорожников – через час где-то. Они надо мной посмеялись, говорят: «Ты чо по лесу с дровами ходишь, нам принес? Спасибо!» Я палки-то к груди так и прижимал, не бросил, не осознавал ничего, обеспамятовал. Кое-как им все рассказал, они подивились, позвонили, пришла разведка дивизионная, на лыжах – немцев ловить. Когда мы до места дошли, всех уже снежком припорошило, всех. Я сухарей набрал вещмешок, консервы разведка забрала. Хотел себе обувку сменить, ходил, рылся. Но либо непарные ботинки попадались, либо размер не мой.

P.S.

Со слов записан очень давно, карандашом. Наизусть запомнен, воспроизведен точно.

Они пропали за Родину

В эту ночь лес жил своей прошлой жизнью. Не давал покоя ни себе, ни нам. У брода, где гать с чужим названием «Руссенвег» пересекала речку Глушицу, уже несколько часов как бы прогревали танковые моторы. Щелкал пускач, захлебывался и затыкался, дизель схватывало, но не на всех цилиндрах, и он, содрогаясь, глох – раз за разом. Потом его все-таки завели, «развоздушили» топливную магистраль и тут же заглушили. Минут тридцать все было тихо, а потом слышались только осторожные позвякивания. Казалось, танки обходили-осматривали и забивали пальцы, вылезшие из траков. А мы лежали, вытянутые в струнки, не в силах пошевелиться, и Юля, кажется, обмирала от ужаса. А я уснул, оставив ее в этой странной реальности в одиночестве. Я не мог не заснуть – 600 километров за рулем, потом еще километров 10–12 по болотам – торфяникам и верховым разным. Под монотонным, каким-то не весенним дождем. Он и сейчас, среди ночи, сеял и сеял, нагонял тоску…