Коротко и жутко. Военкор Стешин

Несколько лет назад я пожалел ее и медвежат. Безымянная пока лесная животина вместе со своими детьми копалась на старой помойке лесорубов, очень увлеченно копалась, а потому заметила меня не сразу. И я вдруг оказался нос к носу со взбешенной медведицей, которая развернулась и встала на дыбки, зверски рыча. А у ног ее стояли в таких же позах два медвежонка – учились у мамки нагонять ужас перед нападением. Я не отметил в тот момент комичности межвежаток-малышей. Я очень быстро пятился назад, почти бежал спиной вперед по старой подтопленной вырубке и одновременно снимал с плеча карабин, опускал, досылал… и, не раздумывая, выпустил весь магазин (пули и дробь) над головой разъяренной мамаши. А потом быстро, даже несколько суетливо, перезарядился. Горсти свинца прошли впритирку над Марусиной покатой башкой. Я не хотел убивать мамку в зиму и уж тем более не собирался трогать медвежат. У нас медведей, что, девать некуда? Навалом?

Медвежье семейство просто развернулось на месте и исчезло в лесу – ни одна ветка не хрустнула! На том мы и расстались.

Маруся сам факт этой встречи по-женски избирательно запомнила, причем крепко-накрепко. Ареал ее обитания 5 гектаров, она из этих мест никуда не уходила, но и меня в них допустила. Я пережигал весь мусор и банки в костре – единственная мера предосторожности, которую я принял.

Этой осенью Маруся весь день шлялась за нами по пятам. Когда мы к вечеру возвращались домой по GPS-треку, оказалось, что каждый из трех наших коротких привалов был помечен медведицей. Я подивился ее настырности и любопытству, но не испугался. Мишки осенью сытые и добрые. Развели костер, Юля начала готовить, а я полез в чащу за дровами. Выбрал сухостойную осину, с которой облетела кора. Но дерево не упало, устояло. Здесь бурелом просто всасывает воду из земли и уже через сутки ни на какой костер не годится. А вот такие стоячие дрова горят, как спички, жарким и бесцветным пламенем. Я толкнул плечом осину, ее качнуло, с неба посыпался какой-то сор, и в тот же момент метрах в пяти от меня встало что-то массивное, бесконтурное, совершенно растворенное в лесе. И еще оно было тяжелое – хорошо так что-то хрустнуло у него под лапами. А я с каким-то обреченным чувством внутри сунул руку в правый карман над коленом. В нем был кармашек поменьше, и уже из него торчала ручка травматической мясорубки под названием «Оса». С мыслью «только не попасть» я выстрелил два раза над силуэтом. Не попал. Силуэт резко осел и бросился прочь. Медведица пробежала мимо Юли, плюхнулась в Глушицу, переплыла ее в два гребка и исчезла на противоположном берегу в кустах-шкуродерах, от которых отскакивает мачете. Больше мы с ней не встречались в эту поездку.

Потом в ночь зарядил осенний дождь, и я выспался за весь прошлый месяц, но проснулся, как говорят, с тяжелым сердцем. И было непонятно, что мучает и меня, и Юлю. Ей тоже досталось чего-то необъяснимого. Говорить не хотелось. Ничего не хотелось – ни есть, ни пить. Мы обнялись, как-то переплелись и уснули, проснувшись от слитной судороги – что-то ворвалось в наш сон. И мы еще несколько минут лежали, обмерев. В лесу, в километре примерно настойчиво дудел автомобильный гудок. При полном отсутствии дорожной сети. Конечно, сюда можно было бы попробовать забраться на квадроцикле, вот только зачем? Я прокрутил в голове местность и воображаемую картушку компаса, все совместил и заметил:

– А это же с разъезда на «Руссенвег» машина дудит. То ли пропускает, то ли требует пропустить. Дорога-то однопутка, гать – тяжело и долго делать ее в две колеи. Вот и устраивают разъезды такие… Очередной разъезд в той стороне, последний перед бродом…

Я заглянул Юле в лицо. Она лежала, так и не пошевелившись после пробуждения, и закусила до белизны кулачок. Силилась что-то сказать и не могла. Я понял, что дошутился:

– Приснилось все, солнышко, спи, спи…

Мы еще добрый десяток раз просыпались в эту ночь. Машина не сигналила больше, но раз за разом мы просыпались от человеческого крика, именно на грани пробуждения. Ты не мог сказать точно, было это из сна или из реальности. Под утро я долго сидел на пороге палатки, скрестив ноги, смотрел в черноту. Курил. В груди пекло, и было такое странное чувство, будто душу твою медленно пропускают по жерновам, расплющивают. Потом, плоскую, подсовывают в зубцы вращающихся шестеренок, а душа серенькая такая или, скорее, белесая, с голубоватой искрой. Чуть мерцает и ползет медленно. В никуда. Зубцы чавкают.