Короткое детство

— Какой он?

— Обыкновенный. Пушки выстроились в ряд и лупят почём зря. Пулемёты строчат… танки.

— А самолёты?

— Самолётов там больше, чем ворон в нашей деревне. Всё время летают и бомбят. В общем, Локоть, фронт есть фронт. Это тебе не в снежки с Лаптем играть. Там в один миг голову снесут. Свалится сверху вот такая штукенция, — Стёпка показал руками, — и, как муху, прихлопнет.

Однако это не очень-то убедительно звучало, и Митька продолжал допрашивать:

— А фрицев ты видел?

Стёпка презрительно усмехнулся:

— Мне на них и смотреть-то надоело.

— Какие они?

Стёпку взорвало:

— Вот пристал, как банным лист. Что, ты не знаешь, какие фрицы? Звери.

— Неужели с рогами?

Стёпка безнадёжно махнул рукой:

— А ну тебя. С таким дураком и разговаривать не хочется.

Митька обиделся.

— Пусть я буду дурак. А ты всё это выдумал.

Стёпка засмеялся, потом вытащил из-под кровати сумку и, загадочно улыбаясь, спросил:

— По-твоему, я всё выдумал? Хорошо. Попробуй ты так выдумать.

Он развязал мешок, покопался в нём и вынул горсть патронных гильз. Митька схватил их и стал внимательно рассматривать.

— Фашистские, — пояснил Стёпка. — А сейчас я тебе покажу такое… Смотри, чтоб глаза не лопнули, — и он вытащил немецким пистолет с обгоревшей рукояткой и без курка.

— Вот это да! — ахнул Митька. — Дай хоть в руках подержать.

Локоть вертел в руках пистолет. Стёпка, улыбаясь, наблюдал за ним.

— Жаль, что испорчен, — сказал Митька.

— Исправим, — Стёпка отобрал пистолет, запрятал в сумку и загадочно подмигнул. — Вот сейчас я покажу тебе штуку. Смотри не умри от зависти. — Он так долго копался в мешке, что у Митьки от напряжения взмокли волосы. — На, смотри! — Стёпка разжал кулак, и Митька увидел чёрный, обведённый жёлтой каёмкой крест.

Крест не произвёл на Митьку впечатления.

— Ну, а я-то думал…

— Дурак, — сказал Стёпка. — Это же орден. Сам Гитлер фрицам такие на шею вешает. А ну, дай сюда! — он вырвал из рук Митьки крест, запрятал в мешок и крепко завязал верёвкой.

Теперь Митька не сомневался, что Стёпка побывал на фронте, и очень ему завидовал. Он готов был бежать на фронт сегодня, сию минуту, даже не поужинав. Стёпка насмешливо посмотрел на Митьку и снисходительно похлопал его по плечу.

— Вот так-то, товарищ Локотков. Теперь поверил, что я был на фронте?

У Митьки от обиды покатились слёзы.

— Что же ты меня с собой не взял?

— Я хотел взять, но ты сам всё испортил, — заявил Стёпка. — А потом, тебе нельзя на фронт. Ты слабохарактерный.

— Я слабохарактерный?! — закричал Митька. — Да я сегодня же Миху на улицу выброшу. Пусть сдыхает. Ничуть не жалко мне его.

— Ага! — воскликнул Стёпка. — Всё-таки ты подобрал Миху. И лечишь, наверно?

Митька стукнул себя по груди кулаком:

— Я сказал тебе, что вышвырну его на улицу.

— Не надо. Пусть выздоравливает. Ему тогда порядком досталось. Авось теперь малость поумнеет, — сказал Стёпка.

Митька обрадовался и заговорил торопливо, взахлёб.

— А знаешь, я за тебя ужасно переживал. Всё боялся, что тебя поймают и вернут с фронта домой. Не веришь?

Стёпка усмехнулся и ничего не сказал. Митька покраснел. Ему стало стыдно. Он очень хотел, чтобы Стёпкин побег не удался. Митька посмотрел на потолок, потом покосился на Стёпку.

— А ты знаешь, Васька Тракторист с войны без руки пришёл.

— Знаю. Наверное, Пугая заберёт.

— Жалко небось Пугая?

Стёпка пожал плечами.

— Конечно, жалко. Такой умный пёс. Ну, да ладно. Теперь мне не до него.

Митька даже подпрыгнул.

— Опять на фронт собираешься?

Стёпка подозрительно скосил глаза.

— Кто тебе сказал?

— Сам же говорил, что сухари сушить будешь.

Стёпка оглянулся на дверь, подошёл к Митьке, взял его за ворот рубашки и прошипел сквозь зубы:

— Поклянись, что не раззвонишь!

— Честное слово!

Стёпка поморщился.

— Это не клятва. Клянись жизнью матери.

Митька горячо поклялся жизнью матери.

— Так вот, слушай, — Стёпка посадил Митьку на стул и облокотился ему на плечи. — Как только заживут уши, начнём готовиться. И не так, как я, даже шарф повязать забыл. По-настоящему, организованно. Надо вести себя так, чтоб никто и не подумал, что мы на фронт собираемся. Чтоб комар носа не подточил. Знаешь, как теперь за нами следить будут?

— Уже глаз не спускают, — пожаловался Митька.

— Надо слушаться, подчиняться, работать хорошо. Завоевать доверие. А как завоюем доверие, так и утекём. И второе условие — сухари сушить. Без сухарей на фронте делать нечего. А главное — никому ни слова. Будешь молчать?

— Клянусь жизнью матери! — воскликнул Локоть.

— А то — во-о! — и Коршун показал кулак.

Заключив тайный союз, ребята стали рассуждать о местных повседневных делах. Митька поведал Стёпке, что теперь все ребята работают в колхозе. Похвастался трудовой книжкой, в которой было записано полтора трудодня. К Митькиной работе Коршун отнёсся презрительно и заявил, что, как только он поправится, пойдёт работать в кузницу к деду Тимофею. Расстались они, как и прежде, закадычными друзьями; Стёпка даже подарил Локтю железный крест.

— Зачем мне фашистский орден? — сказал Коршун. — Я на фронте наш заслужу. А ты бери, может, пригодится.