— Но я люблю мужчин, — сказала я. — Вернее, не люблю — любить их сложно и обременительно: скорее, так скажем, предпочитаю. И не хочу быть монашкой. Даже «нео».
— А это не принципиально, — Серафима улыбнулась. — Просто сознание людей далеко от понятия безразличия: если это действительно чувство, то пол не имеет значения.
— Нет-нет-нет, — запротестовала я. — Еще этого не хватало! Настоящее «гетерство» — ок, ок, будем использовать это определение — умерло вместе с Псапфой в седьмом веке до нашей эры, и — точка. Митиленская красавица была
Серафима подложила в костер дров; искры упорхнули в черноту зловещими птицами.
— В тебе достаточно интеллекта, но мало чувства. Едва ли ты вообще о нем что-нибудь знаешь… — повернулась она ко мне.
— Ну как ты можешь так говорить! — рассмеялась я. — Неужели ты думаешь, будто только ваш образ жизни единственно правильный?
— Но тебе же интересно, — наклонила голову Серафима и прищурилась.
— Интересно, не более. Я приехала сюда, сбежала от осточертевшего… не грузи меня, девочка… не хочу я этого.
— Ты любишь сейчас кого-нибудь? — не отставала она.
— Нет, уже нет. Знаешь, я где-то прочитала… Банально, конечно… В общем, «слабость и беззащитность женщины достигаются путем долгих и упорных тренировок»… Но сколько бы ни тренировалась, у меня так и не получилось… стать слабой. А еще кое-кто вдруг показался мне скучным. Таким невероятно скучным! Скучнее самого серого дня… Меня вылечит этот лес, — бормотала я, будто доказывая что-то самой себе. — Меня вылечит этот лес…
— Тебя вылечит тебе подобное, — тихо сказала Серафима и поднялась: — Ну, мне пора, уже светает.
— Как — уже? — что-то защемило во мне при мысли о том, что больше никогда не увижу я это полуреальное существо непонятного пола.
— Уже, — Серафима, будто читая мысли, протянула мне руку. — А хочешь… — и протянула другую. — Тебе же давно плевать на все.
— На все… — эхом отозвалась я, ощущая тепло ее ладоней.
— Там хорошо. Чего ты боишься? Там ты найдешь себя. Ты можешь вернуться — если сможешь. Если захочешь.
— Но где это место? К тому же твоя «Школа гетер» вполне может оказаться какой-нибудь банальной сектой… — я запнулась.
— Дура, — Серафима убрала руки. — Решайся, это шанс.
— Последний? — мелодраматично произнесла я.
— Может быть… — будто зная что-то неведомое мне, Серафима отвернулась.
Я вспомнила про деда и — почему-то — про квартирные счета…
— Ну? — Серафима выжидающе смотрела на меня. — Время не терпит! Солнце почти встало…
А я молчала. Вся жизнь проплывала у меня перед глазами — жизнь спланированная, приевшаяся, нервная. Традиционные школа-институт-аспирантура, зачем-то — разряд по пулевой стрельбе, скучный и разочаровавший слой игрушечных пиплов, отпуск «не там» или «не с тем», горький кофе по утрам, редко уловимые в городских джунглях друзья и иногда — о счастье! — дед… Я стояла перед этой, не более чем девятнадцатилетней «гетерой» и плакала с «высоты» миллиардов убитых мгновений… Я смотрела на нее, совершенно не стыдясь этих капель, так похожих на росу, и боялась как «да», так и «нет». А она уже уходила из этого леса, не оборачиваясь, и вскоре исчезла из поля моего зрения окончательно.
Я устало подошла к Альме. Собака лизнула мой нос, и я ощутила тепло — тепло, которого не чувствовала лет сто. Я грустно начала разбирать палатку, как вдруг заметила Серафиму. Прислонившись к сосне, она наблюдала за мной с каким-то сожалением и мечтательностью одновременно.
Не говоря ни слова, я медленно пошла навстречу девочке, глаза которой были похожи на глаза раненого оленя.
Она приложила палец к губам: в агонии молчания мы уходили сами к себе.
— Так бывает, — говорит моя героиня, отряхиваясь от листьев. — Ты делаешь с буквами все, что хочешь. Почему бы тебе не научиться делать это — все, что ты хочешь — вне их материи?
И мне нечего ей ответить. Так бывает.
Патология короткого рассказа
Истина — это слово, которое не имеет иного смысла, нежели тот, что это слово означает.