Короткометражные чувства

Мы с Мариной взяли по квадроциклу, но в последний момент она испугалась вести сама и подсела к Алевтине, посчитав, что с девушкой будет не так страшно ехать до поселения «декоративных бедуинов», которых нам обещали живыми(со мной тоже боялась, зная мою страсть к гонкам).

Марина просчиталась: Алевтина гнала безумную машинку так, что несколько раз обе дамы чуть не вылетели — покалечиться таким образом легче легкого. «Эй, я сейчас тебя убью, поняла? Помедленней!» — но Алевтина будто ничего не слышала и только смеялась: «Да ты что! Это же адреналин! Мне потом люди спасибоговорят!» — «Я тебе такое спасибоустрою, когда доедем, мало не покажется! — кричала Марина, еще сильнее вцепляясь в нее. — Я жить хочу!» Кажется, Алевтину — то обгоняющую, то отстающую от группы — это только распаляло, и она гнала еще быстрей. «Ты что, каждый день так?» — спросила ее Марина, с трудом переводя дух, когда Алевтина немного устала и поехала чуть медленнее: наконец-то можно было рассмотреть дикую красоту пустыни. — «Да. Полгода», — и запросто, неожиданно для себя самой, выложила ей все.

Марина сошла с квадроцикла сама не своя и долго смотрела на девчонку, на износе душевных шин рассказывающую туристам о бедуинском поселении — сначала на хорошем английском, а потом на плохом русском. «Перед вами колодец, 25 метров в глубину. По краям, вниз по спирали, идут ступеньки; они выкопаны вручную… А вот жилище бедуинов. С этими можете сфотографироваться… Еще есть аптека… все эти травы…»

— Она говорит одно и то же каждый день в течение шести месяцев, — ужасается Марина. — И ни разу не была на море. На прачечную уходит куча денег: кругом один песок… Работает с одиннадцати до десяти… Ползарплаты идет за квартиру…

Я вижу грязную бедуинскую женщину с почерневшим лицом, прикорнувшую рядом с ней козу, ребенка и курящего траву главу семейства. Все это кажется фарсом, а бедуинский чай в маленьких немытых кружках мы с Мариной не пьем. Назад ее везу я — к Алевтине она уже не садится и грустно произносит: «Гамаль пока не приехал. Но обеща-ал…»

…

Есть люди, которые сдают квартиры, и те, которые снимают. Алевтина пока снимает. Ее скворечня размещается в Саккале, в Старом городе. Когда-то, много лет подряд, она приезжала сюда. Последний раз она останавливалась в «Реджине» — уютном и удивительно зеленом для Города-синкопы отеле, находящемся аккурат против вездесущего Macdonalds'а, дотянувшего-таки свои щупальца и до сумасшедшего арабского мира. Тогда, в прошлой жизни, Саккала была для Алевтины одной сплошной улицей-базаром: ароматические масла, сувениры из чего только можно, кальяны, «арафатки», шикарная — на любой карман и вкус — ювелирка, предлагаемая чересчур темпераментными торговцами, обижающимися на «арабов» и требующих к себе гордого «египтяне» — все было в диковинку, все не как в Симфе, который хоть и Крым, а без моря.

И тут я рассмеялся

И тут я рассмеялся: Софка рыдала! Рассмеялся беззвучно, беззлобно; да и как не заняться сокращением лицевых мышц,пусть и понарошку? «Мужика… нормального… не идиота… хочу-у-у…» — истерила она, выпив еще двести, а я поддакивал: «Я тоже», — и маслины к ней, к ней. «Моление о мужике» — не «о чаше» — явная оговорочка известно по ком: Софка не спит «с нашим братом» лет эдак… предостаточно, в общем, лет.

Маслины. Поближе. Почему нет? У него были красивые руки. Почему — «были»? Похоже, я пьян.

Знаю я Софку лет двадцать, с ГИТИСа — золотое время! Феллини-Меллини вместо нудных утренних лекций, на которые обречены студенты всех времен и народов, плюс многое из того, что было недоступно «обычным людям»: я часто встречал их в метро и на улице, хотя и старался обходить.

Сходила Софка давным-давно, в том же ГИТИСе еще, замуж, лихо вернулась обратно, а потом резко затормозила, да и ушла на 180. Ее женщина — довольно экстравагантная дама так называемого растерянного поколения — нашла Софку на скамейке в Летнем саду: у статуи «Ночь» та ела мороженое, радуясь редчайшему сентябрьскому солнцу в этом городе. Ей все-таки удалось сбежать из Москвы: всего-то на ночь (вечные дела, которых минуют «обычные люди»), а вот поди ж ты! — на-сколько-М-и-Ж-не-живут-лет, загремела в объятия Анны, оказавшейся на подоконнике Европы случайно — той не терпелось побродить по берегу Финского, посидеть на камнях: когда-то, в юности, она любиласидеть на них, но эта невеселенькая ностальгия совершенно уже не печалила — Анна как будто отдавала дань женщине, повесившейся на собственной бронзовой люстре после этих самых камней. Но, впрочем, это другая история, и Софка не дает вставить ни слова:

— Ты понимаешь, мы вместе сколько-не-живут-лет! — отодвигает маслины. — Но я хочу чего-то еще.Кого-то. Да, вот так… Может, скотство всё… А, Плохиш? Налей-ка… Давай-давай!

— Ты помнишь, что Набоков «Доктора Живаго» называл «Доктором Мертваго»? — пытаюсь отклониться от темы и от бутылки.

— С какой целью спрашиваешь? — ее затуманенные глаза смотрят сквозь меня на стену, но видят одному богу известно что.