Корпорация «Бог и голем»

Лично у меня Мексика совсем иная. Это очень строгое и серьезное здание, водопроводные трубы в котором размечены тремя разными цветами, а в лабораториях чуешь запах, характерный для научных лабораторий в любой точке земного шара. Моя Мексика — это совместная работа с моим другом-физиологом. Имени его я не называю по ряду причин, которые вскоре станут вам очевидными. Моя Мексика — это группа умных и образованных молодых энтузиастов разных национальностей, которые не прочь иногда пошутить друг над другом, прилежно и упорно двигая химию, физиологию и множество других наук. А еще это Себастьян.

Себастьян служит у нас уборщиком. И боже упаси меня предположить, что он обыкновенный уборщик. О нет, наш Себастьян всем уборщикам уборщик. Когда я впервые его увидел, он располагал весьма пышной манерой изъясняться и такими же пышными усами. Увы, ныне от этих усов остались лишь воспоминания, хотя есть у меня основания заподозрить, что они вовсе не канули в Лету, а были украдены одним из наших юных химиков. Почти уверен, что они мелькали на ком-то в коридоре.

Так вот, когда мы познакомились, Себастьян умел пышно изъясняться лишь на одном языке. Замечу, когда очередная научная статья обсуждалась в лаборатории перед отправкой в печать, первым делом задавался вопрос: «А сказал бы так Себастьян?» С тех пор прошло много времени, и в этих стенах побывало немало иностранных ученых — преимущественно из Северной Америки. Английский сделался в лаборатории вторым языком, и Себастьян уже наловчился строить на нем формулировки не менее рафинированные, чем на испанском. Он крайне высокого мнения о международной науке и говорит о ее представителях с большим пиететом.

То есть взглядов Себастьян придерживается интернациональных, но его никак не назовешь безродным космополитом. Он мексиканец до мозга костей и, как положено мексиканцу, весьма набожен. В маленьком чуланчике, где хранятся метла, у него оборудован алтарь, на манер тех, что мексиканские шоферы устраивают у себя под лобовым стеклом. Стоит ли говорить, что святой, которому он возносит молитвы — это именно святой Себастьян? Конечно, на алтаре у него найдется и изображение Святой Девы Гваделупской напомню, речь все-таки идет об истинном мексиканце, — однако главная фигура, разумеется, это пронзенный стрелами римский легионер со страдальческим лицом, что вполне понятно, учитывая обстоятельства.

Теперь же я перейду к изложению одного печального события, которое имело место несколько лет назад и чуть не погубило наше небольшое, но преуспевающее заведение.

Все началось с того, что шефу пришла в голову фантазия заглянуть не куда-нибудь, а в государственный ломбард. На вопрос «зачем» ответа я дать не могу, это находится за пределами моего понимания. Вероятно, не обошлось без влияния американских подружек его супруги, уверенных, что ломбард — кладезь всякого рода колониальных украшений. В числе выставленных на продажу лотов был набор разномастных скобяных изделий — совершенно никому не нужных и потому отдаваемых за бесценок. А в лаборатории, надо сказать, таким штукам всегда найдется применение — тут прикрутить, там зажать; словом, когда шеф увидел эту кучу металла за полпесо, он счел ее выгодным приобретением.

В куче был преимущественно хлам вроде рамок для фотокарточек, огрызков меди и дешевой бижутерии, но шеф положил глаз на железные пруты. Как раз такие были нужны ему для сборки нового осциллографа. Осциллограф этот расположили ровно напротив двери в чуланчик, который Себастьян использует для хранения своих рабочих принадлежностей и отправления культа.

Атрибутом идеального ученого является совершенная беспристрастность суждений, однако на протяжении всей своей карьеры — а это более сорока лет на трех континентах — я идеального ученого не встречал. Меньшее из желаний, кои движут человеком науки, — получить результат, пригодный для публикации. Но главное из желаний — доказать, что профессор такой-то из Патагонского университета с последним своим заявлением сел в лужу.

Как бы я ни восхищался своим мексиканским коллегой, не могу не признать, что и ему эта человеческая слабость присуща в полной мере. О нет, он любит позлорадствовать не меньше любого другого человека, а за долгую и успешную научную карьеру поводов для злорадства у него было предостаточно.

Незадолго до событий, которые я намереваюсь описать, профессор Хальбвиц — прежде работавший в Шпицбурге, но после вынужденного отъезда с родины принятый в Патагонский университет — опубликовал работу о нервной проводимости. Ряд ее положений вызвал у моего друга резкое несогласие. И оспаривать их он начал с того, что в патагонском эксперименте использовался усилитель немецкого производства, который не выдерживает никакой критики по сравнению с применявшимся у нас американским аппаратом.