Коррант

— Спасибо, Мать, — ответил Гаор, снимая сапоги и выставляя их в ряд таких же сапог у стены.

Портянки он смотал и сунул в сапоги. С другой стороны двери у косяка висел рукомойник, напомнивший ему фронтовые самоделки, а рядом полотенце. Гаор с наслаждением умылся и ополоснул руки, вытерся и уже тогда подошёл к столу.

— Садись, — указали ему место между двумя молодыми мужчинами и перед ним поставили миску с кашей, а в кружку налили… молока.

— Ложки нет никак? Трёпка, ложку ему дай, — распоряжалась Мать, — ты ешь, потом всё расскажешь.

Ну, про еду ему можно было и не говорить, что ему за весь день за рулём и два бутерброда? И Гаор ел жадно, даже не разбирая вкуса и не замечая сидящих рядом.

— Ты мотри, наголодался как, — удивилась сидевшая напротив женщина, — ты откуда ж будешь?

— Из Аргата, — ответил с полным ртом Гаор.

— Никак голодом тебя там морили, — засмеялись за столом.

— Да не спеши, паря, не отымут.

— А чо, голодно тама?

— А зовёшься как?

Гаор с сожалением оглядел опустевшую миску и ответил:

— Рыжий.

— А, ну ясно.

— Большуха, ты ему ещё подложи, — распорядилась Нянька. — А материно имя какое?

«Началось», — с тоской подумал Гаор, понимая, что сейчас неизбежно возникнет его обращение и вопрос: за что? Но отвечать надо, и отвечать правду, потому что соврать он не сумеет, и всё равно правда выплывет.

— Я не помню матери, — ответил он, принимая заново наполненную миску.

— Чего так?

— Матерь родную забыл?!

— Как так?

— Меня в пять лет от неё забрали, — ответил Гаор, уже спокойнее принимаясь за еду, — и помнить запретили.

За столом перегнулись.

— Галчонок никак?

— Так ты ж вона, рыжий.

— Кто ты, парень?

Гаор вздохнул, приканчивая кашу и вытряхивая в рот последние капли молока. Его ответа ждали, и он решил ответить так, чтобы уж больше его не спрашивали об этом.

— Я бастард, — начал он.

Ему ответили молчаливыми понимающими кивками — здешние явно знали, что это такое, но столь же явно ждали продолжения.

— Отец меня в пять лет забрал у матери, больше я её не видел и ничего не знаю о ней, помнить мне ее запретили, отбили мне память о ней. А потом… отцу были нужны гемы, — вдруг пришли эти жёсткие, правильные в своей неприкрытой циничной сути слова, — и отец продал меня в рабство. Вот и всё.

За столом воцарилось молчание, будто его не поняли, не могли, не хотели понять.

— Мать-владычица, — прошептал кто-то.

— И давно? — сурово спросила Нянька.

— Да… с прошлой осени третий год пошёл, — устало ответил Гаор.

— Лоб покажи, — потребовала Нянька.

Гаор поднял ладонью волосы, открывая лоб с синей звездой клейма.

— Как же так? — потрясённо покачала головой одна из женщин, — чтоб сына своего…

— Из-за гемов и сына, — недоумевающе сказал кто-то из мужчин.

— Эй, паря, а гемы-то зачем были нужны, чтоб такое сотворить? — спросил ещё кто-то.

Гаор зло усмехнулся.

— Законный сын, наследник, играл в карты, проиграл много, вот меня и продали, чтоб я долг его оплачивал.

— А оплатишь когда? Освободят? — спросил молодой тощий парень, совсем мальчишка по виду.

Гаор, не сдержавшись, выругался с настоящей злобой.

— Как же! Поставят кружок, и буду считаться прирождённым. Ошейник не снимается!

— Это мы знаем, — спокойно сказала Большуха.

И её тон заставил Гаора проглотить уже готовую сорваться с языка ещё более крепкую ругань.

— Ну, Рыжий, так Рыжий, — сказала Нянька, внимательно глядя на него. — Не самое плохое имечко.

— Ну да, — согласились с ней, — господа, быват, и вовсе непотребно прозовут.

— Наш-то ничего, разрешает по-материному зваться.

— Ничо, паря, проживёшь.

— А куда ж я денусь, — улыбнулся, успокаиваясь, Гаор.

— А работал кем?

— Шофёром.

— Это водила, что ль?

— Да, — кивнул Гаор.

— А раньше? Ну, до того?

— Раньше? — переспросил Гаор, — раньше я в армии был, воевал.

Молча сидевший на дальнем конце стола мужчина шевельнулся, и Гаор невольно посмотрел на него. Тёмное узкое, как сдавленное с боков, лицо, чёрные длинные волосы заплетены в две тонкие косы, спадающие с висков вдоль лица и делающие его ещё уже, высокие выступающие углами скулы, опущенные к переносице и вздёрнутые к вискам брови. На смуглой шее почти сливающийся с ней по цвету ошейник с блестящей заклёпкой, на лбу над переносицей синий, перечёркнутый диагональным крестом квадрат. Раб, раз ошейник и клеймо… изменник или пленный… Айгрин?! Откуда?

У Гаора непроизвольно сжались кулаки, и напряглось как перед прыжком тело. Их глаза встретились, и мужчина спросил с характерным гортанным акцентом.

— Ты… воевать?

— Да, — ещё сдерживаясь, ответил Гаор.

— Ты… фронт?

— Да! А ты?..

Айгрин кивнул.

— Я воевать. Я плен, — улыбнулся, оскалив белые зубы, и встал, — ты воевать, ты раб. Я рад.

Гаор рванулся из-за стола навстречу ему. Но драки не получилось. Айгрин обошёл его как неживую преграду, склонил голову, благодаря матерей, и вышел, мягко, без стука прикрыв за собой дверь. Помедлив с мгновение, Гаор сел, понимая, что глупо стоять посреди кухни, когда противник ушёл.

— Кто это? — заставил он себя спросить внешне спокойным тоном.

— Джадд это, — стали объяснять ему.

— Хозяин его откуда-то привёз.

— Так-то он тихий.