Корректировка 2 (СИ)

— Что именно, странно? — поинтересовался я.

— Я по-прежнему тебя не чувствую… Думала, что вот теперь-то… Смотрю на тебя магическим зрением, а вокруг пустота не искорки, ни огонька и сам ты сверкаешь белым, словно ртутью облит. Ты что не человек? А где твоя сестрёнка, которая фея?

— Да человек, человек! А фея, там, где надо, — я понял, что звучит грубовато и добавил. — Я сам не знаю — где. Она мне не рассказывает, является когда хочет. Давай, уже дальше совершенствоваться, — я извлек из футляра инъектор и заправил в него капсулу.

— Давай, — вздохнула девушка без прежней тоски. — Мне понравилось…

* * *

Проводив Джуну, и договорившись встретиться с ней завтра, я возвращался к себе и в коридоре внезапно столкнулся с лилипуткой. Той самой модницей из холла. Она тащила к лифту здоровенный чемодан на колёсиках, через плечо у неё была перекинута на ремешке сумочка.

Лилипуточка рыдала.

Я не мог пройти мимо.

— Что с вами? Я могу чем-то помочь?

— Хочу уйти из этого отеля! Хочу уйти из этой жизни! — она вздрагивала, всхлипывала, как ребёнок. Крупные слезы градом катились по маленькому недетскому лицу.

Она дала завести себя в номер. Дала утереть себе слезы гостиничным полотенцем. Дала напоить себя кофе с коньяком. Соня Булатная — так её звали. Она страдала так, что могла говорить лишь междометиями.

К этому времени в коридоре послышался гвалт. Как оказалось, остальные лилипуты несколько запоздало хватились искать свою коллегу.

Я пригласил их в номер. Всего их было девять человек — три женщины и шестеро мужчин мал-мала меньше. Тем не менее, в люксе стало тесно. Большинство, свесив ножки, восседало на кровати. Остальные ютились кто в кресле, кто на стуле. Сам я устроился на полу в позе лежащего Будды и потягивая коньяк, выслушивал вопиющие факты о тяжкой жизни маленьких, но очень талантливых артистов. Оказывается, Соня Булатная любимица публики наилегчайшая, наигибчайшая принцесса эквилибристики, а сестры Чкаловы знаменитые воздушные акробатки, братья Покрышкины — жонглеры. Великий маг и иллюзионист дон Мистерио (тот самый франт, которого я видел с Соней в фойе) знаменит в европах, а белый и рыжий клоуны Джи и Джу — уморительно смешны. Бруно Джорданиус всемирно известный дрессировщик говорящей собаки Анфисы.

И этих великих (по таланту, конечно) артистов нагло обирает их директор, он же администратор, он же художественный руководитель мини–цирка. Между прочим, двухметровый детина, с говорящей фамилией — Харин. Харя у него действительно, что надо — лилипуту за три дня не обосрать.

Этот сволочной дядя, экономя в свой карман гостиничные и командировочные, набивает их всей толпой в одну машину такси, в гостиницах снимает пару одноместных номеров на всех, и они вынуждены ложиться спать в одну постель поперёк. Ладно девушек всего трое. А мужчин-то пятеро! В ресторане он берет им дешёвые комплексные обеды, по одному на двоих. Здесь, в Тбилиси, после трех аншлаговых представлений, не выдал причитавшуюся каждому часть гонорара, когда они хотели все вместе посетить местный Детский мир, чтобы приодеться. Говорит, что опасается запоев. А сегодня вечером перед тем, как уйти в свой люкс, этот хам позволил себе дать щелбан Соне, а великого мага Мистерио обозвал старой табуреткой и при всех оттаскал за ухо, как какого-нибудь школьника. Ибо откуда-то узнал, что они написали о притеснениях труппы в газеты «Труд» и «Советская культура».

Я напряженно размышлял, как мне помочь малоросликам. Помогать людям, моя вторая профессия, а лилипуты, что ни говори — тоже люди. Но что же предпринять в данном случае? Может натравить на их Карабаса–Барабаса, Еву? Феечка на кого угодно нароет компромат. Но даже если он испугается шантажа и пообещает исправиться, как потом проконтролируешь? Надо так напугать, чтобы проникся впредь и на всю жизнь зарёкся издеваться. Я знаю, как это сделать… Жалко, конечно тратить капсулу на подонка, но смотреть на плачущего взрослого ребенка невыносимо. Они и так жизнью унижены (в прямом смысле), а тут ещё каждая тварь обидеть и обобрать норовить.

* * *

Джуна лежала в постели и глядела в потолок, как сказал ей Гудвин. Там на потолке набирались строчки текста, словно кто-то их отстукивал на невидимой пишущей машинке.

Девушка не могла понять, бодрствует она или спит. Она вгрызалась глазами в строчки, и ей казалось, что кто-то вслед за ней проговаривает эти полубессмысленные сочетания букв, превращая их в звуки, которые отражаясь от стен, тянутся бесконечным эхом.

По коже, щекоча пробегали холодные искры и скатывались на пол. Строчки текста, острые как бритвы резали глаза, и ей пришлось их прикрыть. Но оказалось, что она видит сквозь веки. Да что там веки, видит всей кожей, прямо сквозь одежду. Одновременно, всю комнату. Правым плечом — окно и балкон с колышущейся от ветра занавеской, левым — входную дверь, приоткрытую сквозняком. Сперва это отвлекало, потом стало привычным.