Корректировщики

— Да нет, ну это не секрет… не мой секрет.

Ага. Уже интересно. Фил знал, что до прошлого года Цыганков трудился в Службе, но потом вылетел. О Службе никогда и ничего не рассказывал, ссылаясь на подписку о неразглашении. Фила это слегка сердило, потому что соратник норовил одним задом на двух стульях усидеть — и в Партии карьеру сделать, и Службу не обидеть. Так не бывает.

— Вася, — он слегка подался вперед, — ты хоть раз задумывался, что бережешь тайны подлецов?

— Государства, — сподобился возразить Цыганков.

Странно. Обычно на этой стадии человечек уже закатывал глаза под лоб и бесперебойно отвечал на все Филовы вопросы. Цыганков держался. Силен, бродяга…

— Государство — это люди. А люди могут быть подлецами. Так вот, те люди, которые руководят нами сейчас, — подлецы. И только от нас зависит, будем ли мы подчиняться подлецам и дальше.

— Заговор? — понимающе спросил дурак Васька.

— Мы — цивилизованные люди. И пользуемся своими конституционными правами, не более того. Ходил бы чаще на наши семинары, не позорился бы, невежа. Мы ведем свою деятельность в рамках закона, в соответствии с правами и обязанностями. И основную свою задачу видим в том, чтобы раскрыть людям глаза на их подлинное положение. Они не знают и не хотят знать своих прав. Они, которые по праву должны управлять своим государством, бездумно передоверили власть кучке мерзавцев, нагородивших тайн. Ты сам подумай: какие в правовом государстве могут быть тайны? Таят то, что преступно. Так и ты таишь преступное.

— Да какое преступное? Че ты несешь…

— А что ты скрываешь?

— Ничего, — Цыганков даже ухмыльнулся.

— Тогда чего ты боишься Моравлина?

— Я не боюсь, — с трудом, но все же возразил Цыганков.

— А я думаю, что боишься. Но не Моравлина, а Службу, которую он представляет, — блеснул осведомленностью Фил. — Да, да, я знаю, где он работает. И могу себе представить, почему ты боишься проболтаться. Наверное, потому, что ушел ты оттуда не по своей воле. Тебя уволили за доведение до самоубийства некой Тани Гуданцевой. Ведь так? И ты молчишь только потому, что у Службы есть на тебя компромат.

Цыганков ухмылялся:

— Нет у них на меня компромата. Танька выжила, и дело закрыли, там и до суда не дошло. Между прочим, Служба меня и вытащила, они же и доказали, что я не нарушал учетного договора! — Счастливый Васька даже руками развел.

— А кто тебя отмазывал на чемпионате? На этом, и в прошлом году… Насколько мне помнится, там ты кое-кого серьезно покалечил.

Цыганков страдальчески скривился:

— Фил, на меня компромата нету. Если б всех, кто кости на чемпионатах ломает, сажали бы, у нас бы давно Олимпийские Игры запретили. Слушай, дай попить.

Понятно. Раз пить просит, значит, на внушение энергетическую блокаду ставил. Ну что ж, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, решил Фил. Говоришь, компромата на тебя нету? Это мы сейчас проверим… Сходил в заднюю комнату якобы за холодной водичкой. Нет, водичку он тоже принес. Вместе с портативным видаком. Пока Цыганков жадно поглощал жидкость, Фил раскрыл книжку видака, повернул экраном к Цыганкову. Включил воспроизведение.

Через несколько минут Цыганкова трясло, волосы были мокрыми, а потной вонью кабинет забился настолько, что брезгливый Фил вынужденно распахнул окно, не надеясь на кондиционер.

Выждав, чтобы Цыганков услышал и увидел достаточно, Фил выключил видак. Убрал книжку во внутренний карман пиджака.

— Я… я не насиловал ее! Она сама дала! — выкрикнул Цыганков.

Фил развел руками:

— Василий, эта девушка вчера написала заявление. Сдала все анализы и прошла все освидетельствования. А раз ты не отрицаешь, что спал с ней, то тебе не отвертеться.

— Но она сама!

— Не знаю, доводилось ли тебе слышать, что изнасилование — это не обязательно связывать жертву, бить ее? Если она решит, что ты на нее морально давил, — это уже изнасилование. Бывали случаи, что жены законных мужей за решетку отправляли. Так что вполне возможно, что мы с тобой видимся в последний раз. Ты получишь минимум десять лет за изнасилование — девушка несовершеннолетняя. Знаешь, как в тюрьме относятся к насильникам? Они там сами в роли женщин выступают. И отказать не смеют.

Цыганков сидел, закрыв лицо ладонями. Вот то-то же, аукнулась разгульная жизнь, слегка злорадно подумал Фил. Он был скорей ханжой, чем сторонником половой распущенности. Но заговорил очень, очень мягко:

— Василий, я понимаю, ситуации всякие бывают. И девушки — тоже. Захотела за тебя замуж, ты отказал, она взяла и заявление написала. И следователь, к которому она обратилась, — кстати, я его хорошо знаю, от него запись и получил, — тоже все это прекрасно понимает. Но ты знаешь, все мы обязаны блюсти закон и справедливость. Как я могу тебе доверять, как я могу поверить тебе на слово, что ты не совершал столь мерзкого деяния, если ты сам мне не доверяешь?

— Я понял, — глухо сказал Цыганков.

— Вот и хорошо. Я понимаю, ты не хочешь задевать интересы Службы, ты надеешься туда вернуться…

— Не возьмут, — лаконично сказал Цыганков.