Корректировщики

— Тем более. Моравлин для меня — проблема. Понимаешь? И не личная, а партийная проблема. И раз уж ты провалил ответственное мероприятие, даю тебе шанс реабилитироваться.

Цыганков долго молчал. В какой-то момент Филу даже показалось, что Цыганков плюнет на последствия и уйдет. Решит добиваться справедливости сам. Но Цыганков остался.

— Хорошо, — буркнул он. — Что тебе нужно?

— Кем Моравлин работает?

— Оперативник. Телепат, память у него фотографическая. При случае может с расшифровкой повозиться. Отец у него в Центральном управлении работает.

— По-онятно… И какие у младшего Моравлина перспективы? После Академии в Московье? Не пошлют же его на Венеру, когда там… неспокойно. Или в Селенграде оставят? На чье место? Вместо Жабина? Или смена самого Савельева?

Цыганков в ответ на все вопросы только качал головой.

— Так что? — с нажимом спросил Фил.

— Он корректировщик.

У Фила чуть челюсть не отвисла.

— Даже так… — пробормотал он.

Раз от раза все чудесатее и чудесатее, ошалело думал он. В Селенграде учится сынок большого человека, а об этом никто и не знает. По крайней мере, в Филовых списках сынков с “волосатыми лапами” он не фигурировал. Мало того, сынок-то этот — корректировщик, а это уже ой, как серьезно…

— Низкая ступень, — отмахнулся Цыганков. — Никому возиться с ним не хочется.

— Странно. Очень странно. Мне раньше казалось, что уж на блокатора-то таких должны натаскивать особенно усердно, — Фил еще раз блеснул осведомленностью.

Цыганков скривился:

— Его в Службе не для этого держат. Для Вещего Олега берегут.

— Чего-чего?!

— Для Вещего Олега. Да шут его знает, как его там на самом деле зовут. Это вроде партийной клички. “Рут”, еще не инициировался, вот-вот должен. Служба его ищет, потому что если он родится без повитухи, Полю — кранты. Людишкам тоже.

— Не понимаю, причем здесь Моравлин.

— Я тоже. Вообще-то это, — Цыганков осклабился, — государственная тайна.

— Это-то я как раз понимаю, — пробормотал Фил, соображая, у кого из московских знакомых можно навести справки по данному вопросу. А справки наводить необходимо, потому что грядущая инициация сопряжена с неизбежными информационными катаклизмами. В гибель человечества Фил не верил, при такой вероятности тому же Моравлину-младшему поручили бы просто пристрелить Вещего. В Службе наивных романтиков нет. Стало быть, не так страшен черт… — Ладно, это нас не касается. Это уже сугубо внутренние дела Службы.

Цыганков вздохнул с облегчением. Боялся, что Фил из него “шпиёна” сделает. Никто не объяснил дураку, что в шпионы берут с IQ раза в два повыше цыганковского.

— Нам надо решать свои проблемы, — продолжал Фил. — А для этого постараться найти общий язык с Моравлиным. В конце концов, не понимаю, что тут за идеологическую войну развели между МолОтом и Службой. И думаю, что Моравлин саботирует наши мероприятия не столько потому, что ему МолОт не нравится, а потому, что он невольно отождествляет МолОт с тобой. Но это решаемо, я с ним сам поговорю.

Цыганков покачал головой:

— Не выйдет.

— Почему?

Цыганков молчал.

— Почему? — повторил Фил.

— Он антикорректоров за километр чует. А все, что связано с антикорректорами, для него… ну, как дьявольский соблазн для святого. Отвергается с гневным презрением.

— Не понимаю тебя.

Цыганков посмотрел ему в глаза:

— Я учился на блокатора, и тоже антикорректоров чую хорошо. Хотя и сам такой.

Фил осел на стул, чувствуя, как по спине, меж лопаток, покатились крупные капли противного пота. Он понял, что сейчас скажет Цыганков.

— Фил, ты антикорректор.

* * *

03 июля 2082 года, пятница

Московье

— Пап.

Ирка возникла в дверях совершенно бесшумно. Моравлин оторвался от компьютера:

— Что?

— Олька замок сломала. Ключ застрял. А родители с братьями на дачу укатили.

— Ладно, сейчас посмотрю.

Моравлин соседскую дочь недолюбливал. Алина, ее мать, как-то пожаловалась его жене Лиде, что девочка — трудная. Причем трудная не в том смысле, какой вкладывают в это слово работники детских комнат в милиции. Скорей всего, девочка была упряма и своевольна. С семейством Моравлиных Оля всегда была вежлива, да и вообще про нее говорили, что девочка очень воспитанная, строгих правил. Вроде бы не за что ее не любить, мало ли что там мать про собственного ребенка думает. И все же Моравлин ее не любил. Радовался, что его собственная дочь, Ирка, с соседкой видится редко для возникновения дружбы: Оля ходила в школу на Гоголевском бульваре, в Старом Центре, а Ирка — здесь, в Дубне. Но, поскольку Моравлин был нормальным человеком, он себя чувствовал виноватым за эту необоснованную неприязнь, а потому никогда не отказывал девочке в помощи. К счастью, помогать ей требовалось редко.