Корректировщики

А вот интересно, отстраненно думал Павел в метро, каково это, когда все, от первого и до четвертого курса, даже преподаватели, за спиной называют тебя Огурцом? А с другой стороны, что поделать, если каждый студент, только взглянув на его лошадиную усатую физиономию, понимал, что руководителя практики могут звать только Огурцом? Наверное, Огурец знал, что его так прозвали, потому никогда не надевал ничего, в чем была хоть одна зеленая нитка. Синее, черное, иногда красное. Брился так чисто, чтобы отросшая щетина не вызывала подлых ассоциаций с пупырышками. Но прозвище не отлипало, за что Огурец старательно мстил студентам, в основном, третируя их постоянными уборками и задержками. Вот как сегодня, например. Павел с Сашкой планировали заскочить к физруку, но Огурец решил, что свободное время студентам ни к чему. И закатил генеральную уборку. В результате Сашка поехал в спорткомплекс, а Павел — в офис, чтоб не опаздывать вдвоем.

Проскочив проходную, Павел тут же содрал с себя куртку, счистил слой льда, образовавшегося на ней из-за мокрой метели. Ну и погодка… Поднялся наверх, сначала повесил куртку в сушилку, и только потом направился в большую залу для общих сборов.

— А где Моравлин? — спросил Царев у Павла.

— Я его сегодня даже не видел. У нас практика в подвале, мы наверх и не поднимаемся.

Сашка Черненко пришел через полчаса, сразу после Машки Голиковой и Нины Жуковой, проторчавших у парикмахера полдня.

— Уже все, да? — спросил Сашка. — Пустите меня в уголок, — и принялся пролезать вдоль стола, как будто нечаянно коснувшись буквально всех женских коленок по пути.

— Все, — кивнул Савельев. — Кроме Моравлина.

— А его не будет, — сказал Сашка. — Я его видел только что. Он в сторону дома топал, — и заговорщицки подмигнул: — С девушкой.

— Ну слава Богу, — вздохнул Савельев. — Наконец-то. Я уж думал, он в монахи после Сердюковой пострижется. Отошел. Так, раз его не будет, то можно начинать. Давайте, мужчины, озаботьтесь шампанским, пока милые дамы не вспомнили, что им тоже Бог руки дал.

Милые дамы — а Павел уже заметил, что в Службе дамы умели быть по-настоящему милыми! — и не собирались корчить из себя феминисток. Давно немодно. Сидели, пересмеивались, строили глазки — так, чуть-чуть. Ради приличия. Савельев, по случаю торжественного банкета в цивильном костюме, встал, в руке — фужер с шампанским, обаятельно улыбнулся. Умеет, гад, когда надо быть очаровательным.

— Милые наши, прекрасные женщины! — прочувствованно начал он. — Хотя все мы знаем, что сей праздник появился благодаря тому, что мы, бессовестные лентяи, заставили женщин работать и всячески их притесняли до того, что появилась Клара Цеткин, которая и настояла на праве женщин иметь свой собственный праздник, — от этого праздник не перестает быть праздником. И я сейчас, от лица всех мужчин Службы хотел бы вам сказать: вы напрасно думаете, что мы начинаем восхищаться вами только в канун Восьмого марта. Мы восхищаемся вами целый год. Иначе нельзя, потому что на самом деле все наши поступки продиктованы одним лишь стремлением — понравиться вам. Но Восьмое марта — день особенный. Потому что в обычные дни мы скованы сотнями правил поведения, запрещающих как нам, так и вам открытое проявление эмоций. И только Восьмое марта позволяет нам быть самими собой. Открыто восхищаться вами, делать вам подарки, говорить комплименты, ухаживать… Э, что я говорю? Если б в Службу не брали женщин, я бы с горя ушел в монастырь. В женский, разумеется. Потому что, скажу честно, нам просто свет без вас не мил. И сейчас я хотел бы выпить за вас, за вашу красоту, за то, что вы так милосердно скрашиваете нам жизнь. Цветите, светите и не обижайтесь на нашу якобы невнимательность: ведь всем известно, что мы все видим, только сказать стесняемся.

Все засмеялись. Мужчины пили стоя, гусарски выпятив грудь, женщины в большинстве своем просто пригубили.

После торжественного слова начальника обстановка почти мгновенно превратилась в неофициальную. Бондарчук, из шифровальщиков переквалифицировавшийся в звукорежиссеры, организовал музыку. Дим-Дим пригласил танцевать Машку Голикову, по случаю праздника сделавшую себе новую стрижку. Царев для приличия гневно сверкнул глазами: Дим-Дим на всех банкетах танцевал только с Машкой. Но все прекрасно знали, что это из-за невероятной, постыдной для блокатора стеснительности: Машка была лучшей подругой Нины Жуковой, Лоханычевой медсестры. Дим-Дим предпочитал подбивать клинья к Нине при Машкином посредничестве.

Павлу было немного скучно без Оли, и даже думалось: если Царев приводит Машку, хотя она не работает в Службе, то кто мешает пригласить Олю?

На перекуре Митрич о чем-то спорил с Царевым, Павел уловил только конец реплики:

— …вот ты сам спроси у Илюхи — он тебе подтвердит.

— А и спрошу! — завелся слегка поддатый Царев, потянув из кармана телефон.

— Царев, имей совесть! — осадил его Лоханыч. — Тебе ж ясно сказали: Илюха сегодня с девушкой. Оставь парня в покое.

— Да он уже дома, наверное, — сказал Сашка. — Часа два прошло, успел доехать-то.

— Ну и что? — воззрился Царев.