Корреспонденции из Сибири

Когда женщина отстряпала (а это занимает немало времени), то, за прочими мелкими работами, много остается ей свободного времени. Что же делать, как не болтать? И отсюда происходит непомерное любопытство казаков и казачек. Вы приехали на станок. Сейчас начинается угощенье, от которого напрасно и отказываться, вас заставят есть или по крайней мере пить чай. Между тем идет расспрашиванье: куда вы едете, зачем, потом «чьих вы» (вашу фамилию) и откуда вы родом. Мало того: жив ли ваш отец, ваша мать, сколько у вас братьев, моложе они или старше вас, где живут, чем занимаются, женаты ли, есть ли дети, сколько!.. И всё это с видом теплого участия (в каждой станице, заметьте). А потом всё это рассказывается по всему Караулу, приедут гости из другого Караула — им расскажут, сами поедут — и там расскажут. Действительно, о чем же и говорить, когда соберутся гости? Поговорят обо всем — и у кого какая кобыла ожеребилась, и каков жеребенок и сколько приплоду у такого-то богача, у другого и третьего. А всё времени много остается… Тогда расскажут о новом проезжем, — всем же любопытно знать…

Вообще во многом поразительно здесь сходство русского человека с соседом-монголом. Конечно, сходство — всё же не тождество. Вот, например, пограничные караульные монголы — те уж вовсе ничего не делают — даже и косить не ходят. Правда, начальство заставляло их косить для зимы. Они наняли своих соседей-казаков. Казаки, бывало, накосят узенькую, в три размаха, длинную полосу; монголы умоляют уж: «довольно, довольно, когда мы всё это соберем?» и ухаживают за казаками, кормят напропалую, поят «ханшиной» (водкой), как будто они уж нивесть какой подвиг сделали, что накосили столько сена. А для них оно, пожалуй, и подвиг, так как с косами они теперь только знакомятся, большею же частию косят большим ножом вроде серпа, а бывает что и руками нарывают. Живут, впрочем, эти монголы очень бедно. Но они нетребовательны: была бы буда (просо), а чаю напиться можно у русских. А главное, был бы табак в «каптурге» (кисете), «аргалу» же (бычьего или скотского помета) в степи везде довольно, следовательно, в юрте будет тепло и в дырявой шубе, которая служит ему и зиму, [и] лето.

Современная летопись. 1864. № 33. С. 5–7.

[XIV]

Хабаровка, 8 июля 1864 г.

В этом письме я попрошу вас представить себе тех аргунских и ононских казаков, которых я старался очертить в предыдущем письме, вызванных по жребию или другим причинам из Забайкалья на этот Амур, который был тогда так страшен для всех. Рассказы об ужасных голодовках, трудностях плавания, лишениях и т. п. дошли уже тогда до Забайкалья и, само собою, в преувеличенном виде. Теперь казаки, прежде не видевшие другой реки, кроме своих мелких в вершинах Онона и Аргуни, очутились на паромах на широком, бурливом Амуре. Кое-как доплыли они, впрочем, и вот они высажены на такое место, где, на основании приблизительной тридцативерстной дистанции, указано быть, например, станице Поярковой. От берега идет мелкий орешник, далее лес-черноберезник, дубняк, — правда, очень редкий. Дальше в лес боялись даже ходить на первых порах. Всплакнули казáчки. Казакам пришлось тотчас же взяться за топор, за лопату, за соху, — за работу, одним словом. Скрепя сердце и проклиная Амур, принялись они поднимать земли и, наконец, сеять озимую рожь, о которой прежде знали только понаслышке[78]. И разом, круто пришлось сделать изменение во всем образе жизни… В первые годы и скот (которого было взято ими небольшое количество) не держался. Бараны, бараны! Они так и падали… довелось проститься со щами из жирной баранины, в которой, «бывало, уж выбираешь кусок синего мяса, и то еще найдешь ли, нет ли, — гольный жир», — с грустью говорил мне один казак на Амуре.

И вдруг, вместо прежнего безделья, целый год «работай, паши, а всё никак не можем справиться, против забайкальского». — «И никогда не справимся: там и не сеяли, да был хлеб, знай себе только с крюком поезживай».