Корсар

Чтобы хоть чем-то занять дрожащие руки, поправляю куртку на Роджере, приглаживаю волосы и бороду. Он будет в порядке, что бы ни случилось. Сейчас моя очередь помочь ему.

31. Роджер

Мать их, моя голова… Сейчас лопнет к херам. И почему я не сдох, скажите, пожалуйста?! Какого хрена вообще произошло? Ни черта не помню, как отшибло.

Приоткрываю здоровый глаз и сразу зажмуриваюсь, потому что мир плывёт и кружится, как на адской карусели, а вместо мозгов — липкая каша. Воспоминания о том, что довело меня до такого состояния вспышками в сознании, и я стону, потому что не хочу этого помнить. Нет, это просто невозможно, не хочу даже думать, что Урод на самом деле жив. Не хочу, потому что боюсь самого себя в эти моменты, своей ярости и желания свернуть его шею.

Пытаюсь повернуться на другой бок, встать, но тело не слушается, словно чужое.

— Роджер? — доносится до слуха, а я не могу понять, кто рядом.

— Ммм? — удаётся выдавить, но уже хоть что-то.

Снова пытаюсь открыть глаз, и наконец-то удаётся, но сообразить, где нахожусь и кто рядом, всё равно не получается. Вглядываюсь в потолок над головой, но это мало помогает, особенно, когда он так кружится и пляшет.

Совсем близко, почти над ухом раздаётся тяжёлый вздох, и я пытаюсь повернуть голову на звук и, когда удаётся, замечаю рыжие волосы. Несколько раз моргаю, а до сознания доходит, что это Ева. Моя золотая девочка…

— Ты? — выдыхаю, а она улыбается.

— Я.

Протягиваю руку и глажу её по колену.

— Я думала, ты никогда не проснёшься, — говорит, накрывая мою ладонь своей. — Испугалась.

Нахожу в себе силы и, подтянувшись на руках, сажусь. Сначала слегка штормит и подташнивает, но, в конце концов, в голове слегка проясняется, и я даже могу узнать свою комнату.

— Долго был в отключке?

— Всю ночь и вот, до обеда.

— Ни хрена себе… а дома мы как оказались? Последнее, что помню, как мы бухали с Викингом в «Бразерсе».

— А до этого подрались, да?

Закрываю лицо руками и растираю щёки, чтобы выиграть немного времени. Не думал, что она что-то знает об этом. Не хотел впутывать Еву во всё это дерьмо, когда сам до конца не понял, что с этим всем делать.

— Ева-а… — прошу, почти умоляю, потому что не знаю, с какого конца подобраться к этой истории.

— Я всё понимаю, не беспокойся. — Придвигается ближе и кладёт голову мне на плечо. Такая тёплая и близкая, моя золотая девочка. — Для начала тебе нужно поесть, а потом, если захочешь, поговорим.

— Ев, я даже думать о еде не могу.

Кривлюсь, давя рвотные позывы, только представив, что кладу что-то в рот и жую. Мерзость. Вот воды бы выпил.

— Ничего не хочу знать, я бульон сварила, самое лучшее лекарство.

— Когда успела-то? — удивляюсь, глядя на золотую девочку. Даже тошнота прошла, а Ева отмахивается от меня, словно ничего особенного не сделала.

— Пока ты спал, у меня было слишком много свободного времени, — смеётся и устраивается поудобнее, а я вдруг понимаю, что мне становится намного легче, когда она рядом. — Не люблю бездельничать.

— Ты хоть сама спала?

— Ещё как, храпела даже, — заливается серебристым смехом, а я морщусь, потому что голова взрывается от боли, даже шевелиться невыносимо. — Обо мне не беспокойся, у меня всё хорошо.

— Ну, раз всё хорошо, тогда, конечно, не буду беспокоиться.

Она снова смеётся и целует меня в щёку.

— Но больше так сильно не пей, потому что потом проветривать тяжело. Да и вообще…

Спрыгивает с кровати и подходит к окну, а я слежу за ней, такой лёгкой и стремительной. На ней надеты короткие пижамные шорты и майка на тонких бретельках, а волосы падают на спину, слегка завиваясь на концах.

Хоть и чувствую себя мешком с дерьмом, но некоторые части моего организма очень даже не возражают, чтобы штанишки эти с Евы снять, но не с таким перегарищем это уж точно. И не с такой головной болью.

— Ладно, золотая девочка, корми меня. Я весь твой.

Она поворачивается ко мне, улыбается и бежит на кухню, а мне, правда не с первой попытки, удаётся всё-таки поднять свою тушу с кровати.

Всё, ну его на хер, брошу пить. Так и сдохнуть недолго.

— Вкусно? — спрашивает, когда съедаю половину тарелки прозрачного бульона.

— Очень, даже уже не тошнит, — говорю, набирая следующую ложку.

— Здорово!

Она сидит напротив, спиной к окну, а апрельское солнце заливает комнату, запутывается лучами в её огненных волосах и кажется, что всё вокруг пламенеет. И почему я раньше не любил рыжих, просто на дух не переносил? Но Ева не просто какая-то там рыжая, она моя и только моя, и весь этот свет лишь для меня.

— Что? — приподнимает удивлённо брови. — Ты на меня пялишься. Я испачкалась, что ли?

— Нет, конечно, а если и так, то я не очень способен замечать такие вещи. Просто ты красивая, и слишком хорошая для меня. Слишком.

— Опять ты всякую ерунду выдумываешь? Вроде уже решили этот вопрос.

Она сердится, надувает губы и мечет в меня взгляды-молнии.

— Просто… другая бы на твоём месте, увидев меня в таком состоянии, сбежала, как от чумы. А ты осталась. Почему?

— Потому, — бурчит, глядя на меня исподлобья. — Я люблю тебя, Роджер, очень люблю. Вчера тебе нужна была помощь, я не могла по-другому.