Корсар

— Вон, ещё какая-то бумажка. — Роджер протягивает руку и поднимает белый прямоугольник визитки, которую мне вручил Пётр Олегович. Роджер хмурится, читая надпись на ней, а потом стремительно бледнеет.

— Твою мать, — выдыхает и переводит на меня взгляд. — Откуда у тебя это?

— Дали, — уклончиво отвечаю, потому что не могу понять, что только что произошло. — Я вообще её даже не смотрела, выбросить хотела, но по привычке сунула в сумку.

— Кто дал? Ева, отвечай!

Он хватает меня за плечи и рывком поднимает на ноги. Лихорадочно пытаюсь сообразить, что всё это значит, а Роджер отпускает меня и стремительно отходит в сторону. Упирается лбом в стену, а я остаюсь стоять, потому что совершенно ничего не могу понять.

Но, по всему видно, случилось что-то нехорошее.

37. Роджер

Отпускаю Еву, не дождавшись ответа, потому что сам себя боюсь в этот момент. Смотрю на эту грёбаную визитку, на которой чёрным по белому — Малахеев Пётр Олегович. Это он, падла, его уродское имя все эти годы татуировкой на сердце. Мать его, сдохнуть бы на этом месте, потому что от мысли, что это дерьмо хоть пять минут находилось рядом с Евой, возможно, касалось её, сносит крышу к чертям. Опираюсь пылающим лихорадочно лбом о прохладную стену, но это ни хрена не помогает. Внутри всё переворачивается, что-то мерзкое, до тошноты.

Мне бы выпить прямо сейчас, чего угодно выпить, но тогда даже сам не знаю, на что окажусь способен.

— Роджер... послушай. — Ева совсем рядом, трогает дрожащими пальцами мою шею, зарывается в волосы, а её голос — единственное, что ещё способно удержать на плаву и не сорваться в пропасть. Кажется, замолчи она сейчас, и я уже не выберусь из гнилой ямы гнева. — Что случилось? Ты сам не свой. Расскажи, пожалуйста.

Мне нужно сказать ей, что происходит, но горло сжимает спазм, и я боюсь выблевать прямо на пол. Уродливая ненависть поднимается из самых глубин, будит спящих демонов, которые ещё секунду, и начнут реветь на все лады, призывая к действию. Они хотят крови, они так долго этого ждали, что не готовы так просто отступить. А я так долго их сдерживал, что, осатаневшие, в любой момент готовы вырваться на свободу.

Хриплое дыхание вылетает из груди, саднит, царапая горло, и я сглатываю липкий ком, пытаясь успокоиться.

— Откуда у тебя эта визитка? — кое-как выдавливаю из себя, совершенно не узнавая своего голоса.

Она молчит, и эта тишина бьёт наотмашь.

— Кто тебе её дал?! — повторяю, резко поворачиваясь к ней. Руками стараюсь не трогать, чтобы в запале не сделать больно.

— Меня… нас подвёз сюда отец парня моей подруги, Пётр Олегович, — тарахтит, словно из пулемёта стреляет, а я закрываю глаза и глубоко дышу, выпуская воздух через рот. Это помогает успокоиться, хоть немного. — Я его вообще впервые видела. Визитку эту в салоне нашла, лежала на сидении, когда я внутрь влезала. Вот и засунула в сумку. Я ж все бумажки подбираю, говорила уже.

Сознание отсеивает всё сказанное ею, остаётся лишь имя. Пётр Олегович. Мать его.

Память бунтует, подбрасывая картинки, как мать привела этого подонка впервые, на правах будущего мужа и хозяина дома. Просила называть его Пётр Олегович, уважительно. А он… ему всего двадцать четыре было, сосунок, но понты колотил, словно узнал что-то в этой жизни, другим недоступное. Козлина. Обкомовский сынок, представитель золотой молодёжи и хваткий малый, который не гнушался ничем, лишь бы жрать чёрную икру столовыми ложками. И когда рухнула большая страна, этот утырок первым ломанулся в сладкие дали коммерции, от чего ходил гоголем, будто весь город у него под каблуком. Хозяин жизни, твою мать.

До сих пор его уродское имя кислотой выжигает горло, прожигает в сердце дыру.

Ева смотрит на зажатую в моих пальцах визитку, щурится, пытаясь прочесть надпись, и вдруг бледнеет.

— Роджер, я поняла! — восклицает, и тень догадки мелькает в глазах. — Это он, да? Урод? До меня только что дошло!

Умная девочка.

Киваю, потому что говорить мешает лютая ярость. Одно желание: сорваться сейчас в ночь и найти Малахеева. Где-то на задворках сознания бьётся мысль, что кончится это всё плохо, но бороться с потоками злобы, что гнилым морем разливаются внутри, почти невозможно.

— И он, и его сынок мне сразу не понравились, — говорит и морщится, словно что-то скисшее съела. — Сто раз пожалела, что поехала с ними.

— Надо было на такси.

— Надо было, согласна, — пожимает плечами и смотрит на меня с тревогой, чувствуя, наверное, в каком я сейчас состоянии, — но уж ничего не изменишь.

Молчим слишком долго, чтобы это считалось нормальным, но я, кажется, выпотрошен вспышкой ненависти и воспоминаниями до дна. Ева снова чувствует, что именно мне нужно в этот момент, не мешает топить внутренних демонов, возвращая себе контроль над эмоциями.

Ощущаю, как постепенно сердце замедляет бешеный ритм, а злость слегка утихает. Визитка обжигает ладонь, но я прячу её в задний карман штанов. Потом подумаю, что с ней делать, на свежую голову.