Корсар

— О! Дорогой маэстро! Вы насмехаетесь, вы насмехаетесь. Наши злополучные садики так смешны… и мы отлично знаем это. Что касается моей комнаты — ваша похвала относится к моему мужу: это он меблировал весь дом еще до моего приезда. Потому что ведь мы здесь не дома: наш дом в Токио. Но Токио так далеко от Сасебо, что морякам невозможно ездить туда в отпуск. Вот и…

— А, — сказал Фельз, — так маркиз Иорисака служит в Сасебо?

— Ну, да… Разве он не сказал вам этого вчера, когда был у вас с визитом на борту «Изольды»? Его броненосец ремонтируется… По крайней мере, я что-то слышала… Об этих вещах с женщинами ведь не говорят. Кстати, я еще не поблагодарила вас, дорогой маэстро… Вы так любезны, что согласились писать мой портрет! Мы чувствовали, что совершаем что-то неприличное — ловим вас на яхте, где вы даже не совсем у себя… Мой муж не решался сперва. Подумайте… портрет такой маленькой ничтожности, как я, — и такой художник, как вы. Я буду до отвращения горда. Вы, наверно, никогда еще не писали японки? Не правда ли, до сих пор не случалось? Так, значит, я буду первой женщиной в империи, чей портрет будет подписан Жан-Франсуа Фельзом!..

Она, как ребенок, захлопала в ладошки. Потом вдруг стала серьезной:

— Я особенно радуюсь мысли, что благодаря вам я, до некоторой степени, буду теперь всегда с мужем… В его офицерской каюте, на его корабле… Портрет — ведь это почти что двойник человека, правда? И вот мой двойник отправится в море и, может быть, даже будет присутствовать во время битвы… потому что сообщают, что русский флот прошлую субботу прошел мимо Сингапура.

— Боже мой! — засмеялся Фельз. — Значит, ваш портрет придется писать в героическом стиле!.. Но я и не знал, что маркиз так скоро возвращается на театр военных действий. Теперь я еще лучше понимаю его желание увезти с собою, как вы говорите, вашего двойника…

Маленькие губки, еще уменьшенные ярким темным кармином, приоткрылись для неожиданного, очень японского смеха:

— О! Я знаю, что это очень необыкновенное желание: в Японии не принято казаться влюбленным в собственную жену. Но мы с маркизом так долго жили в Европе, что переняли все западные привычки…

— Правда, — сказал Фельз, — я хорошо помню: маркиз Иорисака был причислен к морскому министерству в Париже…

— Целых четыре года. Первые четыре года нашего брака… Мы вернулись только в конце прошлой осени, как раз к объявлению войны… Я еще застала в Париже «Салон» 1903 года… и как я восхищалась там вашей «Азиядэ»!

Фельз поклонился с чуть заметной насмешливостью:

— Значит, увидя «Азиядэ», вы и пожелали иметь свой портрет моей кисти?

Смешок опять появился на накрашенных губках, но на этот раз он закончился чисто парижской гримаской:

— О, дорогой маэстро! Вы опять насмехаетесь… Конечно, нет: я вовсе не хочу быть похожей на эту хорошенькую дикарку, которую вы изобразили в ее необыкновенном костюме и всю заплаканную, с такими глазами, будто она смотрит неведомо куда…

— Она смотрит на двери, в которые только что кто-то ушел навсегда.

— А, вот как. Но ведь это не портрет. Я видела и ваши портреты: Мэри Гардэн, герцогини Версальской… и особенно красивой м-сс Гоклей…

— А, особенно этот?

— Да… О, я и предвидеть тогда не могла, что в один прекрасный день вы приедете в Нагасаки на яхте этой самой красивой дамы… Но портрет ее был так хорош! Он мне понравился больше всех остальных — из-за ее изумительного платья. Вы помните, дорогой маэстро? Платье фасона «princesse», черное, бархатное, и только вставка из старинных кружев на атласе цвета слоновой кости… Вот! Думая о платье м-сс Гоклей, я и заказала себе вот это платье — и выбрала его, чтобы позировать вам…

Фельз поднял брови:

— Чтобы позировать? Вы хотите позировать в этом платье?

— Ну да… Разве оно не идет мне?

— Очень идет… Но я представлял себе, что для интимного портрета вы не выберете такой парадный туалет… Особенно, когда дело идет не столько о портрете, сколько о наброске… Ведь у нас всего каких-нибудь две недели… А не хотели бы вы позировать в очаровательном костюме ваших прабабушек, в кимоно, расшитом вашими гербами: эти кимоно теперь наши парижанки начинают заимствовать у вас?..

Странный взгляд скользнул из-под узкого разреза полузакрытых век:

— О, дорогой маэстро! Вы слишком снисходительны к нашим старинным модам. Но я в очень редких случаях надеваю костюм наших прабабушек, как вы говорите… в очень редких! И потом… вы понимаете… моему мужу было бы неприятно видеть мое изображение в наряде, которого он не знает… не знает и не любит… Мы ведь совершенно, совершенно европейцы… и маркиз, и я…

— Хорошо! — согласился покорно Фельз.

Но про себя подумал:

— Пусть европейцы — раз это ей нравится… Но это будет гнусно: портрет, представляющий смешение Европы с Азией. Гнусно, и, черт возьми, мучительно писать.

Маркиза Иорисака позвонила. Две служанки — эти в японских платьях! — внесли на большом подносе чай, сервированный по-английски: спиртовая лампочка, серебряные чайник и сахарница, чашки с ручками, блюдечки, салфеточки, сливочник…