Корсар и роза

— В первый раз это случилось в Тренто, в восемнадцатом году. Мне тогда еще не было и двадцати. В одном из тех домов, куда ходили все солдаты, — принялся он рассказывать, понизив голос. — Надо было становиться в очередь и платить за комнату с женщиной. Неважно, хороша она или нет. О любви и речь не идет. Но так уж получилось, что эта первая девушка мне понравилась. Я до сих пор ее вспоминаю. Она была добрая, ласковая. Когда я вернулся, чтобы ее отыскать, оказалось, что она уже куда-то уехала. В этом доме девушки часто менялись. Потом меня ранили, и я чуть ли не год промотался по госпиталям. Когда смотрел на себя в зеркало, мне становилось страшно. Я даже плакал, понимая, что ни одна женщина больше не захочет иметь дела со мной. Но когда я попал в госпиталь в Болонье, мне встретилась одна милая медсестра. Она массировала мне щеку, — вот здесь, где осколок гранаты раздробил мне кость, — специальной мазью, снимающей боль. Когда мне сделали стеклянный глаз, она меня научила, как его вставлять, как вынимать и промывать. Однажды ночью она забралась ко мне в постель. Я никак этого не ожидал. В окно палаты светила луна. Я принял ее как подарок свыше. Но кто-то нас увидел, пока мы были вместе, и разболтал. Медсестру уволили. Я хотел ее найти, но не знал, как это сделать. В конце концов меня выписали, и я вернулся в Котиньолу. Местные девушки, едва завидев меня, отводили глаза. Я очень страдал. Раз в месяц ездил в Форли. Там тоже есть такие дома, где можно заплатить, а уж дальше женщины не разбирают, красавец ты или урод. А потом я женился на тебе. Больше ничего не было, — так закончил Тоньино свой рассказ.

— И вы уходили спать на чердак. — Лена огорченно покачала головой. — А я уже привыкла к вашему лицу, — добавила она и нежно провела рукой по его щеке.

— Вот только я сам к нему еще не привык, — горько пожаловался Тоньино.

— Идемте, Тоньино, давайте поднимемся наверх. Там просторная комната. Мебели, правда, нет, но я вымыла пол, и мне одолжили матрац.

Она взяла его за руку и встала из-за стола. Он покорно последовал за Леной.

При помощи того немногого, что они привезли с собой, Лене удалось придать обжитой вид пустой комнате, всю обстановку которой составляла одна лишь старая кровать. Она развесила их чистую одежду на гвоздях, вбитых в стену. В одном углу стоял эмалированный таз, полный воды, а с оконного крюка свисали два хлопчатобумажных полотенца с красной вышивкой и длинной бахромой. Постель была застелена бельем из ее приданого.

— Здесь нет чердака. Хотите остаться со мной здесь, в этой комнате? — мягко спросила Лена.

— А ты правда этого хочешь? — Один лишь шаг отделял Тоньино от долгожданного и столь желанного счастья, но он все еще медлил, сам не зная почему.

Лена села на край кровати, опустив глаза и задумчиво разглядывая носки своих деревянных башмаков.

— Не знаю, — ответила она наконец, — но я хочу стать вам настоящей женой. — И Лена решительно принялась расстегивать блузку.

Тоньино увидел, что она надела гранатовое ожерелье, то самое, что он ей подарил. Впервые в жизни он так близко видел ее хрупкие плечи и нежную белую кожу. Под хлопчатобумажной сорочкой, украшенной узкой полоской кружева, угадывалась маленькая девичья грудь. Ни о чем больше не думая, Тоньино торопливо разделся и забрался под простыни, не отрывая взгляда от девушки, пока она освобождалась от многочисленных нижних юбок. Тоньино подумал, что она похожа на одну из тех изящных и хрупких фарфоровых статуэток, что выставлены в витрине посудного магазина в Форли. Он осторожно протянул руку и, обняв ее, прижал к себе.

Словно угадав его мысли, Лена сказала:

— Я сильная, Тоньино. Я ваша жена. Я не сломаюсь, когда вы возьмете меня.

Тоньино поцеловал ее в губы.

Потом он снял с нее белье и принялся осторожно и робко ласкать.

Лена почувствовала, как дрожат его руки, и растрогалась до слез. Острая нежность к этому великодушному мужчине пронзила ее.

Все произошло не так, как ей представлялось, когда она мечтала о любви со Спартаком. Не было ни звездного дождя, ни радуги, но она ощутила, как сердце мужа бьется в унисон с ее собственным.

Когда все кончилось, Тоньино поднялся с постели, смочил водой полотенце, отжал его и бережно протер им тело Лены, а потом снова лег с ней рядом и сжал ладонями ее лицо, покрывая его частыми благодарными поцелуями.

— Спасибо, — прошептал он.

Она глубоко вздохнула. Теперь Тоньино наконец-то стал ее мужем, и ей больше не в чем было себя упрекнуть.

— Я хочу, чтобы у нас была фотография, — сказала она вдруг.

— Чего ты хочешь? — удивился он.

— Все супруги ходят фотографироваться, — объяснила Лена, вспомнив моментальные снимки, выставленные в окне лавки аптекаря в Равенне. — Она сидит в красивом кресле. Он стоит рядом с ней, немного сзади. И все это на фоне какого-нибудь озера и мраморной балюстрады. Оба такие важные, он всегда немного хмурый, и усы красиво закручены, совсем как у тебя. Я хочу, чтобы у нас тоже была такая фотография. Мы ее поставим в кухне на буфет.

— Лена, зачем ты так много говоришь? — спросил Тоньино.