Корсары Ивана Грозного

Малюта Скуратов сидел в подземелье на лавке, прислонившись к стене. Он был пономарем в опричном братстве и вставать ему приходилось рано, не так, как всем остальным опричникам. На столе ярко горела восковая свеча, освещая орудия казни, развешанные по стенам. Стражник у дверей от скуки переминался с ноги на ногу.

Малюта Скуратов молчаливо и долго разглядывал Волынца.

— Ну, — соизволил он наконец вымолвить, — какую измену знаешь на великого государя? — и не удержался, сладко зевнул.

— Я из Новгорода Великого, — заикаясь, начал Волынец. Он впервые видел перед собой человека, обладавшего страшной, беспощадной властью.

Малюта Скуратов сразу насторожился. Сон как рукой сняло.

— Из Новгорода, говоришь?.. Ты мой обычай знаешь? За правду озолочу, за лукавство шкуру спущу тотчас. А на меня жаловаться некому. — Скуратов усмехнулся, обнажив большие, вкось и вкривь понатыканные зубы.

— Спасибо за упреждение… буду знать теперича, — сказал Волынец. Он перекрестился. — В Новгороде Великом, почитай, все изменники великому государю. И на торгу, и в церквах черным словом царя поносят.

— За что поносят великого государя?

— В Ливонии, говорят, войной замешкался. Для торговли все дороги закрыты, а с людишек поборы берет непомерно. И мужиков, почитай, половину на войну угнал… И многие люди говорят, не лучше ли будет к Литве отсесть? Король Жигимонд вольности наши приумножить обещает, а царь Иван Васильевич последние норовит отнять.

— Все — это никто. Имена! Имена тех, кто хулу на царя расточал и изменные слова говорил, ведомы тебе?

— Ведомы. — Волынец будто ждал вопроса. Он вынул из-за пазухи лоскут бересты с написанными именами и отдал царскому любимцу.

— Хорошо. — Малюта отложил бересту в сторону. — Сам-то ты из каких будешь?

— Из духовного звания… Расстрига.

— Поп?

— Поп.

— За что же тебя?

— По злобе наговорили, будто казну церковную пропил. Без хлеба оставили, а детей-то шестеро и попадья, обглодали всего, без штанов хожу. Известно ли великому государю, что по монастырям люди изменные в чернецах, а то и в монаси постриглись. А монастырей вокруг Новгорода за полторы сотни.

— Значит, ты церковь святую обокрал да и пьяница в придачу… Силен, батюшка! — Малюта Скуратов, умевший быстро распознать человека, понял, что за птица перед ним. И вдруг ему пришла в голову мысль: пользуясь услугами обиженного расстриги, добыть повод для расправы с ненавистными великому государю новгородцами.

— Вот что, человече, ежели мне службу сослужишь, опять попом тебя сделаю. На хороший приход поставлю.

— Согласен. Что твоя милость прикажет, все сделаю.

— Клятву дашь все в тайности соблюсти?

— Согласен… — Сердце Петра Волынца часто забилось. Он понял, что сможет крепко насолить своим недругам.

— Дожидай меня, человече, — сказал Малюта и, поднявшись со своего места, пошел к лестнице. — Садись на лавку, пожалей ноги, бог других не даст, — добавил он.

Время шло. Петр Волынец с нетерпением дожидался возвращения Малюты Скуратова. Мысль его лихорадочно работала. Он видел своих голодных детишек, сбившихся на печи, и свою попадью. Видел дьякона Евстафия, своего недруга. Вспомнил и батоги на торговой площади… Под конец перед глазами возникли два вороньих пугала с распростертыми руками, черневшие на снегу. Вчера, увидев их сквозь метельные вихри, он понял, что жилье близко, и нашел в себе силы добрести до Слободской заставы.

Два раза Волынец пытался заговорить со стражником. Но получал в ответ только грубые окрики.

Малюта Скуратов возвратился не скоро, с бумажным свитком в руках. Со свитка свисали большие красные печати. Усевшись, он подозвал Волынца и приказал целовать железный крест, стоявший на столе.

— Могу ли я в опричнине великому государю служить? — спросил Волынец, поклявшись и немного успокоившись.

— Когда дело исполнишь, поговорим особо, — сказал Малюта. — Теперь слушай в оба уха. Эту бумагу тайно положишь за икону пресвятые богородицы в храме святой Софии новгородской. Уразумел?

— Уразумел, Григорий Лукьяныч!

— Положишь грамоту, часу не медли, возвращайся в Слободу, прямо ко мне. А на дорогу и на прокорм получи десять рублев и для детишков пять.

Короткими волосатыми пальцами Малюта отсчитал деньги.

— Сроку тебе даю две недели.

Петр Волынец упал на колени перед Скуратовым:

— Спасибо, милостивец, век не забуду, исполню все, как приказано!

— Подожди, человече. Чтобы ты дорогу к нам не забыл, дьяк приметы твои опишет.

Малюта ударил в колокол, висевший у него над головой.

Вошел подьячий с медной чернильницей, болтавшейся на груди, и с гусиным пером за ухом.

— Пиши, Митрий, приметы. — Малюта ткнул пальцем в грудь Волынца.

Подьячий сел на чурбан возле стола, положил бумагу на свое колено, бросил на расстригу быстрый взгляд.

— Ростом средний, телом волосат, на верхней губе черная родинка, — заскрипел он пером, вслух повторяя слова, — нос большой, вислый, глаза голубые. — Он еще раз посмотрел на Волынца. — На левой руке нет среднего пальца. Борода рыжая, а на голове волос светлый…