Корсары Мейна

Кто он супротив шляхтича Тыш-Быковского? Конечно, семейство Тимка принадлежало к древнему казачьему роду, из которого вышло немало старшин, но оно не было столь богатым и знатным, как семья Ядвиги. Нужно выбросить эти глупости из головы, – твердил себе Тимко, терпеливо перенося очередную порцию «березовой каши». Будучи мыслями очень далеко, он даже не морщился, когда помощник аудитора сек его розгами, чем только подзадоривал своего палача. Но теперь о бегстве из бурсы Тимко даже не помышлял. Ему снова хотелось увидеть прекрасную панну. Только как это сделать?

После набега бурсаков на коптильню Тыш-Быковский усилил охрану сада и дал указание стрелять не солью, а мелкой дробью. Времена наступили смутные, поэтому такое распоряжение никого не удивило – в Подолии уже начались военные действия. Митрополит киевский Сильвестр Коссов, происходивший из шляхетского сословия, был против войны, но митрополит коринфский Иоасаф, приехавший из Греции, побуждал Богдана Хмельницкого к сражениям и перепоясал его мечом, освященным на гробе Господнем в Иерусалиме. Прислал грамоту и константинопольский патриарх, одобрявший поход против врагов православия.

Но Тимка мало волновала политика; все его мысли занимала прекрасная панна. Он придумал, как ему казалось, блестящий ход. У дядьки Мусия, дальнего родственника Гармашей, который жил в Киеве, был сын Устим, немногим старше Тимка. Он пошел по стопам отца, занимался торговлей, но его отношения с Тимком были прохладными – как и большинство киевских мещан, бурсаков Устим терпеть не мог. Спустя неделю после памятного набега на коптильню Тимко вызвал Устима во двор и попросил:

– Одолжи мне на пасхальный праздник свою одежду.

– Ты долго думал? – скептически спросил Устим. – Иди с Богом, я бурсакам не подаю.

– Устим, мне край надо!

– Всем надо.

– Дай мне старую! У тебя ведь есть обновка.

– Нет! Купи себе одежду и носи на здоровье.

– Батька денег не дает.

– Ну а я тут при чем?

– Так я ведь не задаром прошу… – с этими словами Тимко полез в тощий кошелек и вынул серебряный польский грош, который занял у Ховраха.

Уж он-то хорошо знал скаредную натуру своего родственника…

– Вот, – сказал спудей. – Это плата. Думаю, вполне достаточно.

Глаза Устима жадно блеснули, он потянулся за грошем, но торгашеский дух пересилил первый порыв.

– Всего-то? – усмехнулся Устим. – Маловато. Еще одну такую же монету – и получишь одежду.

– У меня больше нету денег.

– Ну, как знаешь…

– А не пошел бы ты!.. – озлился Тимко. – Не хочешь заработать – бывай! Найду в другом месте.

Он развернулся с намерением уйти, но Устим придержал его за рукав.

– Погодь! Давай свой грош. Запомни, одалживаю одежду лишь по доброте душевной, как родственнику…

Тут он выдержал необходимую паузу, чтобы Тимко свыкся с мыслью, что получил желаемое, и добавил:

– Но еще один грош ты все равно мне будешь должен! Потом отдашь. Уговор?

– Черт с тобой! Уговор!

Переоделся Тимко в амбаре. Длинный польский кунтуш из темно-бордового сукна, обшитый галуном, с рядом бронзовых пуговиц, белая вышитая рубаха и синие шаровары сидели так ладно, будто на него скроены. Хоть и далеко не новая, одежда смотрелась вполне прилично. А когда Тимко прицепил к поясу карабелу, Устим, который уже начал полнеть, лишь кисло скривился: теперь спудей выглядел как запорожский казак – узкая талия, широкие плечи, острый беспощадный взгляд…

Шляхта облюбовала бывшую католическую церковь на Подоле; казаки не сожгли ее только потому, что она была каменной и вместо католического шатра имела главку, похожую на православный купол. Редко кто из православных мещан других национальностей вступал под ее своды, и польские шляхтичи наслаждались покоем и умиротворенностью священного здания среди своих.

В ночь Великой Субботы вокруг бывшего костела разожгли костры по православному обычаю, и небольшая площадь перед ним постепенно заполнялась празднично разодетыми панами и паненками. Все ждали крестного хода. Тимко ужом вился в толпе, выискивая семейство Тыш-Быковских, но все никак не находил. Он готов был локти кусать от досады: неужели все его старания напрасны и он так и не увидит Ядвигу?!

Но вот наконец раздался первый благовест большого колокола, толпа всколыхнулась, в руках шляхтичей загорелись свечи, и показалось духовенство в светлых ризах с крестами и иконами. Церковный хор запел: «Воскресенье твое, Христе Спасе-е, ангелы поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити-и…» Тимко с запоздалым сожалением вспомнил, что про свечу-то он и забыл, но делать нечего, и спудей вместе с пышно разодетыми панами пошел вокруг церкви. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот дарова-ав…» – славил церковный хор светлое Христово Воскресенье, но мысли Тимка были далеки и от крестного хода, и от благочестия.

«Ядвига, Ядзя, где ты?!» – возопил он мысленно, погружаясь в пучину уныния и безнадежности.