Корсары Николая Первого

Но сочувствие сочувствием, а дело делом. Подойдя к валяющемуся на палубе ножу, Верховцев пинком отправил опасную железяку за борт, потом окинул всех оставшихся тяжелым, как чугунное ядро, взглядом:

– Этого – перевязать – и на берег. Этому, – кивок в сторону молодого, – десять «горячих».

– За что…

Кто это сказал, Александр не понял, но явно не кандидат на поротую (слегка, больше для памяти) спину. Тот как раз был в полуобморочном состоянии – легко отделался. И не получил нож под ребра, и наказание невеликое, в походе за такое могут и под килем пару раз протащить. Верховцев хмуро оглядел замершую команду и почти ласково ответил:

– А за вас. За то, что допустили. За то, что не скрутили буянов сразу. За то, что капитану вмешиваться пришлось. Продолжать? Еще вопросы? Ну, я жду.

Молчание было ему ответом. Тишина, которую стоило бы назвать гробовой, если бы не легкий, едва слышный плеск волн. Даже раненый перестал выть. Никто не рискнул возражать капитану.

– Что здесь происходит? – из ведущего в трюм люка появилась голова артиллериста.

Гребешков мрачно огляделся, и это произвело впечатление, вполне сравнимое с револьвером Александрова. Унтера многие побаивались – все знали, что он на корабле правая рука командира и, случись что, на расправу скор. Даже Сафин, ныне повышенный до боцмана, вызывал опасения меньшие.

Гребешкову тут же объяснили, что и как. Он, выслушав, лишь плечами пожал:

– И чего все застыли? Капитана все слышали? Этому – линьков, второго – за борт.

– Но…

– Потому что, если вы его сейчас не перевяжете, он весь кровью истечет. Тогда он точно кроме как треску кормить ни для чего годен не будет, – с этими словами Гребешков неспешно развернулся и медленно, почти величественно, скрылся в трюме. И сразу же все завертелось…

Много позже, когда все спали, они вдвоем сидели в каюте капитана, и унтер степенно объяснял командиру:

– Ты пойми, Александр Александрович, это не гвардейский экипаж. Тут ведь как. Слабину дашь – моментально каждый станет про себя думать, что самый умный и что делать лучше всех знает. А в бою и походе так нельзя. Сам потонет и других за собой утянет.

– Да знаю я, – вздохнул лейтенант. – Просто… Они ведь свои, русские.

– Русский русскому, сам понимаешь, рознь. У нас вон купец на мостике стоит и фрегат в бой ведет, а другие на этом только деньги делают. Да и вообще, одни под картечью в атаку идут, а другие в ресторациях пьют да баб щупают. Ты бы с ними что сделал, а?

– На реях бы просушиться развесил. Чтоб проветрились.

– Вот и таких на реях вешать надо. Поверь, если бы ты его пристрелил, было бы проще. На острове, в одиночку он задумается, конечно, но его теперь еще домой везти… Нет, в следующий раз бей в лоб.

– Что про меня потомки скажут…

– Главное, знать ма-аленький секрет.

– Какой?

– Чтобы сохранить свое имя в веках, не забывайте вовремя пороть летописцев.

– Иваныч, а можно я тебе вопрос задам?

– Вроде и так постоянно спрашиваешь, – улыбнулся Гребешков. – Можно, конечно. Спрашивайте, вашбродь.

– Кто ты?

– Я?

– Ты, ты. Не рассказывай только о простом унтер-офицере. Ты себя ведешь не так. Слишком много знаешь, очень грамотно строишь речь, и вообще…

– Ладно-ладно, – Гребешков поднял руки, останавливая лейтенанта. – Давай так. Если мы этот бой переживем, я тебе расскажу. А пока – не стоит тебе об этом знать. И еще. Тебе сейчас тяжело, я понимаю. Главное, не вздумай свое плохое настроение вином заливать. Поверь, не стоит оно того. Во всяком случае, не сейчас.

– Почему?

– Водка – зеркало души. Когда тебе хорошо – станет еще лучше, когда плохо – еще хуже.

– Убедил.

– Ну и замечательно. Ладно, я пошел. Отдыхайте, вашбродь. Утро вечера мудренее.

Он вышел. Александр несколько секунд мрачно глядел ему вслед. Потом взгляд словно бы сам собой перескочил на стоящую рядом, только руку протяни, бутылку. На душе было мерзко. Он поднял руку – и тут же опустил ее. Нет, Гребешков был прав. Не время. Когда они вернутся в Архангельск, он точно напьется, да так, что свиньи завидовать будут. А пока командир должен внушать подчиненным уважение, а не вызывать усмешку. Сегодня он, будем перед собой честными, мог и не справиться. Гребешков появился как нельзя вовремя. Но если завтра он будет мучиться с похмелья, все поймут, из-за чего. И решат, что командира можно заставить плясать под свою дудку. А значит, пробовать его на прочность будут постоянно. Нет уж.

Александр встал, подошел к кровати и, скинув сапоги, вытянулся на ней во весь рост. Длины только-только хватало, равно как и высоты потолков – что ни говори, а росточком его предки не обидели. Британцы же экономили, в том числе и на размерах – не рассчитывали они на крупных, заметно превосходящих их ростом людей. Ну и черт с ними. Вот только думы мучают, не заснуть…

Это была его последняя мысль, после которой усталый лейтенант провалился в объятья Морфея.