Корсиканские братья

— Отлично, — ответил я, в свою очередь улыбаясь, — вот две истинно корсиканские собаки. Но мне кажется, что Диамант, как и подобает скромным натурам, скрылся от нашей похвалы: на протяжении всего разговора о нем мы его не видели.

— О, это не должно вас беспокоить, — сказал Люсьен, — я знаю, где он.

— И где он, если не секрет?

— Он около .

Я уже отважился на следующий вопрос, рискуя утомить своего собеседника, когда услышал какие-то завывания, такие печальные, такие жалобные и такие продолжительные, что я вздрогнул и остановился, схватив молодого человека за руку.

— Что это? — спросил я его.

— Ничего. Это плачет Диамант.

— А кого он оплакивает?

— Своего хозяина… Разве вы не понимаете, что собаки не люди и они не могут забыть тех, кто их любил?

— А, понятно, — сказал я.

Послышалось очередное завывание Диаманта, еще более продолжительное, более печальное и более жалобное, чем первое.

— Да, — продолжал я, — его хозяина убили, вы мне говорили об этом, и мы приближаемся к месту, где он был убит.

— Совершенно верно, Диамант нас покинул, чтобы пойти туда, к Муккио.

— Муккио — это что, могила?

— Да, так называется своеобразный памятник: каждый прохожий, бросая камень или ветку дерева, воздвигает его на могиле убитого. И в результате, вместо того чтобы опускаться, как другие могилы, под грузом такого великого нивелировщика, как время, могила жертвы все время растет, символизируя месть, которая должна жить и непрерывно расти в сердцах его ближайших родственников.

Вой раздался в третий раз, но на этот раз очень близко к нам, и я невольно содрогнулся, хотя мне теперь было ясно, что он означает.

И действительно, там, где тропинка поворачивала, в двадцати шагах от нас, белела куча камней, образующих пирамиду высотой четыре-пять футов. Это и был Муккио.

У подножия этого странного памятника сидел Диамант, вытянув шею и разинув пасть. Люсьен подобрал камень и, сняв шапку, приблизился к Муккио.

Я проделал то же самое.

Подойдя к пирамиде, он сломал ветку дуба, бросил сначала камень, а потом ветку и большим пальцем быстро перекрестился, как это обычно делают корсиканцы и как это в некоторых чрезвычайных обстоятельствах случалось делать даже Наполеону.

Я повторил за ним все до мелочей.

Затем мы возобновили путь, молчаливые и задумчивые.

Диамант остался сидеть у памятника.

Примерно минуты через две мы услышали последнее завывание и почти сразу же Диамант, опустив голову и хвост, все же решительно пробежал вперед, обогнав нас на сотню шагов, чтобы вновь приступить к своим обязанностям разведчика.

VII

Мы продвигались вперед; как и предупредил Люсьен, тропа становилась все более и более крутой.

Я повесил ружье через плечо, так как видел, что скоро мне понадобятся обе руки. Что касается моего проводника, то он продолжал идти с той же легкостью и, казалось, не замечал трудностей пути.

Мы несколько минут карабкались по скалам, хватаясь за лианы и корневища, и добрались до своего рода площадки, на которой возвышались разрушенные стены. Эти руины замка Винчентелло д’Истриа и были целью нашего путешествия.

Через пять минут — новый подъем, более трудный и более отвесный, чем первый. Люсьен, добравшись до последней площадки, подал мне руку и вытянул меня за собой.

— Ну-ну, — сказал он мне, — для парижанина вы неплохо справляетесь.

— Это потому, что тот парижанин, кому вы помогли сделать последний шаг, уже совершал несколько путешествий подобного рода.

— Действительно, — засмеялся Люсьен, — нет ли у вас недалеко от Парижа горы, которую называют Монмартр?

— Да, я это не отрицаю, но, кроме Монмартра, я поднимался также и на другие горы, которые называются Риги, Фолхорн, Гемми, Везувий, Стромболи, Этна.

— Ну, теперь, наоборот, вы будете меня презирать за то, что я никогда не поднимался ни на какие другие горы, кроме Ротондо. Как бы то ни было, мы добрались. Четыре столетия назад мои предки могли бы открыть ворота и сказать вам: «Добро пожаловать в наш замок». Сегодня их потомок указывает вам на этот пролом и говорит: «Добро пожаловать на наши руины».

— Значит, после смерти Винчентелло д’Истриа этот замок принадлежал вашей семье? — спросил я, возобновляя прерванный разговор.

— Нет, но еще до его рождения это было жилище одной из женщин нашего рода — известной Савилии, вдовы Люсьена де Франки.

— А не с этой ли женщиной произошла ужасная история, описанная у Филиппини?

— Да… Если бы сейчас был день, вы могли бы отсюда еще увидеть руины замка Валь, там жил синьор де Джудиче, столь же ненавидимый всеми, сколь она была любима, и столь же безобразный, сколь она была прекрасна. Он влюбился и, поскольку она не торопилась ответить взаимностью, предупредил ее, что, если она не даст согласие стать его женой в назначенное время, он захватит ее силой. Савилия сделала вид, что уступила, и пригласила Джудиче на обед. Он был вне себя от радости, совершенно забыв, что достиг этого желаемого результата угрозой, и откликнулся на приглашение, придя в сопровождении всего лишь нескольких слуг. За ними затворилась дверь, и через пять минут Джудиче был арестован и заперт в темнице.