Корсиканские братья

Я подвязался дорожным поясом, приготовленным перед отъездом из Парижа; на нем висел охотничий нож. В поясе были уложены с одной стороны порох, а с другой — пули.

Люсьен появился с патронташем, с ментоновской двустволкой и в остроконечной шляпе — шедевре вышивки (дело рук какой-нибудь Пенелопы из Соллакаро).

— Мне идти с вашим сиятельством? — спросил Гриффо.

— Нет, не нужно, — ответил Люсьен, — только спусти Диаманта: вполне возможно, что он поднимет несколько фазанов, а при такой яркой луне их можно подстрелить как днем.

Минуту спустя вокруг нас прыгала, взвизгивая от радости, крупная испанская ищейка.

Мы отошли шагов на десять от дома.

— Кстати, — сказал Люсьен, обернувшись к Гриффо, — предупреди в селении, что если они услышат выстрелы в горах, то пусть знают, что это стреляли мы.

— Будьте спокойны, ваше сиятельство.

— Без этого предупреждения, — пояснил Люсьен, — могут подумать, что ссоры возобновились, и вполне возможно, мы услышим, как наши выстрелы эхом отзовутся на улицах Соллакаро.

Мы сделали еще несколько шагов, затем повернули направо, в проулок, который вел прямо в горы.

VI

Хотя было самое начало марта, погода стояла прекрасная, можно даже сказать, что было жарко, если бы не освежающий чудесный бриз, доносивший до нас терпкий запах моря.

Из-за горы Канья взошла луна, чистая и сияющая. Я бы мог сказать, что она проливала потоки света на весь западный склон, делящий Корсику на две части и в какой-то степени образующий из одного острова две разные страны, все время если и не воюющие друг с другом, то, по меньшей мере, друг друга ненавидящие.

По мере того как мы взбирались все выше, а ущелья, где протекала Тараво, погружались в ночную тьму, в которой тщетно было бы пытаться что-либо разглядеть, перед нами открывалось раскинувшееся до горизонта Средиземное море, спокойное и похожее на огромное зеркало из полированной стали.

Некоторые звуки, свойственные ночи (обычно они либо тонут днем в других шумах, либо по-настоящему оживают лишь с наступлением темноты), теперь были отчетливо слышны. Они производили сильное впечатление — конечно, не на Люсьена, привычного к ним, а на меня, слышавшего их впервые, — вызывая во мне восторженное изумление и неутихающее возбуждение, порожденные безудержным любопытством ко всему, что я видел.

Добравшись до небольшой развилки, где дорога делилась на две: одна, по всей вероятности, огибала гору, а другая превращалась в едва заметную тропинку, которая почти отвесно шла вверх, — Люсьен остановился.

— У вас ноги привычны к горам? — спросил он.

— Ноги да, но не глаза.

— Значит ли это, что у вас бывают головокружения?

— Да, меня неудержимо тянет в бездну.

— В таком случае мы можем пойти по этой тропинке — там не будет пропастей, но нужно сказать, что это весьма нелегкий путь.

— О, трудная дорога меня не пугает.

— Тогда пойдем по тропинке, это сэкономит нам три четверти часа.

— Ну что же, пойдем по тропинке.

Люсьен пошел вперед через небольшую рощу каменного дуба, за ним последовал и я.

Диамант бежал в пятидесяти или шестидесяти шагах от нас, мелькая среди деревьев то справа, то слева и время от времени возвращаясь на тропинку, радостно помахивая хвостом, как бы объявляя нам, что мы можем без опаски, доверясь его инстинкту, спокойно продолжать наш путь.

Подобно лошадям наших полуаристократов (тех, кто днем биржевые маклеры, а вечером — светские львы), выполняющим двойную нагрузку — их используют и для верховой езды и запрягают в кабриолет, — Диамант был научен охотиться и за двуногими и за четырехногими, и за бандитами и за кабанами.

Чтобы не показаться совсем уж невежей относительно корсиканских обычаев, я поделился своими наблюдениями с Люсьеном.

— Вы ошибаетесь, — возразил он, — Диамант действительно охотится и за человеком и за зверем, но тот человек, за кем он охотится, совсем не бандит, это триединая порода — жандарм, вольтижёр и доброволец.

— Как, — спросил я, — неужели Диамант — собака бандита?

— Совершенно верно. Диамант принадлежал одному из Орланди, которому я иногда посылал хлеб, порох, пули и многое другое, в чем нуждаются скрывающиеся от властей бандиты. Этот человек был убит одним из Колона, а я на следующий день получил его собаку; она и раньше прибегала ко мне, поэтому мы так легко сдружились.

— Но мне кажется, сказал я, — что из окна своей комнаты или, точнее, из комнаты вашего брата я заметил другую собаку, не Диаманта?

— Да, это Бруско. Он такой же замечательный, как и Диамант. Только он мне достался от одного из Колона, убитого кем-то из Орланди. Поэтому, когда я иду навестить семейство Колона, я беру Бруско, а когда, напротив, у меня есть дело к Орланди, я выбираю Диаманта. Если же их выпустить, не дай Бог, одновременно, они загрызут друг друга. Дело в том, — продолжал Люсьен, горько улыбаясь, — что люди вполне могут помириться, прекратить вражду, даже причаститься одной облаткой, но их собаки никогда не будут есть из одной миски.