Корсиканские братья

Люсьен попросил у меня разрешения воспользоваться моим предложением и написать брату, а г-жа де Франки, при всей своей античной твердости, не могла скрыть своих материнских чувств и взяла с меня обещание, что я лично передам письмо ее сыну.

В конечном счете не так уж это было и трудно: Луи де Франки обосновался как настоящий парижанин на улице Эльдер, № 7.

Я изъявил желание в последний раз осмотреть комнату Люсьена, и он сам меня туда проводил.

— Если вам что-нибудь понравилось, — сказал он, — вы можете считать это своим.

Я снял с крючка небольшой кинжал, висевший в углу: достаточно невзрачный, чтобы я мог предположить, что он имеет хоть какую-нибудь ценность. И так как я заметил, что Люсьен с любопытством поглядывал на мой охотничий пояс и хвалил его украшения, я предложил его молодому корсиканцу. У Люсьена хватило такта согласиться сразу и не заставлять меня просить дважды.

В это время в дверях появился Гриффо.

Он пришел сообщить, что моя лошадь оседлана и проводник ждет меня.

Я приберег подарок и для Гриффо; это тоже был охотничий нож, очень оригинальный по конструкции: к его лезвию были прикреплены два пистолета, механизмы которых находились в рукоятке ножа.

Я никогда не видел радости, подобной той, что охватила Гриффо.

Спустившись, я нашел г-жу де Франки стоящей внизу у лестницы и ожидающей своего гостя, чтобы пожелать ему доброго пути, на том же месте, где она меня приветствовала, когда я приехал. Я поцеловал ей руку, ведь я чувствовал глубокое уважение к этой простой и в то же время столь достойной женщине.

Люсьен проводил меня до двери.

— В любой другой день, — сказал он, — я оседлал бы свою лошадь и проводил бы вас через перевал; но сегодня я не вправе покинуть Соллакаро из опасения, что один из двух этих новых друзей может сделать какую-нибудь глупость.

— Вы правильно делаете, — согласился я с ним, — что касается меня, поверьте, я счастлив, что видел церемонию, довольно необычную для Корсики, и даже сам участвовал в ней.

— Да, да, — произнес он, — можете радоваться, потому что вы видели то, от чего, должно быть, содрогнулись наши предки в своих могилах.

— Я понимаю, что в их время данное ими слово было священно и не было никакой необходимости в присутствии на примирении какого-то нотариуса.

— Для них вообще не существовало примирения.

Он пожал мою руку.

— А вы не хотели бы, чтобы я обнял вашего брата? — спросил я.

— Да, конечно, если это вас не очень затруднит.

— Тогда давайте мы обнимемся с вами, я не могу передавать то, чего не получал.

Мы обнялись.

— Может, мы когда-нибудь увидимся? — спросил я.

— Да, если вы приедете на Корсику.

— Нет, если вы сами приедете в Париж.

— Я туда никогда не поеду, — заявил он.

— Во всяком случае, вы найдете мои визитные карточки на камине в комнате вашего брата. Не забудьте адрес.

— Я вам обещаю, если какое-нибудь событие приведет меня на континент, первый визит я нанесу вам.

— Хорошо. Договорились.

Люсьен пожал мне руку в последний раз, и мы расстались, но он провожал меня глазами, пока мог видеть, как я спускаюсь по улице вдоль реки.

В селении было достаточно спокойно, хотя можно было заметить особую суматоху, обычную во время больших событий. Проходя по улице, я посматривал на каждую дверь, рассчитывая увидеть, как из нее выходит мой протеже Орланди (по правде говоря, он должен был бы поблагодарить меня, но не сделал этого).

Я миновал последний дом в селении и выехал за его пределы, так и не увидев никого похожего на этого бандита.

Решив, что он, наверное, уже ничего не помнил, я искренне простил ему эту забывчивость. Она вполне естественна среди тех забот, что, должно быть, переживал в подобный день Орланди. Но вдруг, доехав до зарослей Биккизано, я увидел, как из чащи вышел человек и остановился посреди дороги.

И я сразу же узнал того, кого из-за своего французского нетерпения и парижских понятий о приличии обвинил в неблагодарности.

Я заметил, что он уже успел переодеться в тот же костюм, в котором появился в развалинах Винчентелло, надел патронташ, на котором висел пистолет, и имел при себе ружье.

Когда я был в двадцати шагах от него, он уже снял свой головной убор, а я в свою очередь пришпорил коня, чтобы не заставлять его ждать.

— Сударь, — начал он, — не хотелось, чтобы вы уехали из Соллакаро и я не успел бы поблагодарить вас за честь, оказанную такому бедному крестьянину, как я, выступив за него в качестве поручителя; но, поскольку там, на площади, я был не в себе и не мог говорить свободно, пришел сюда, чтобы подождать вас.

— Признателен вам, — ответил я, — и право, не стоило из-за этого беспокоиться, это для меня была большая честь.

— И потом, — продолжал бандит, — что ж вы хотите, сударь, не так-то легко избавиться от четырехлетних привычек. Горный воздух коварен: однажды вдохнув его, потом везде задыхаешься. Теперь в деревне, в этих жалких домах мне каждую минуту кажется, что мне на голову свалится крыша.

— Но постепенно, — ответил я, — вы вернетесь к привычной жизни. Мне говорили, что у вас есть дом, земля, виноградник.