Кортес

Славный старик, но дурак! Духовному лицу даже в силе — к его словам нынче внимательно прислушиваются при дворе — не к лицу позволять себе подобные дерзости, цепляться к каждому грешку, совершенному в далеких Индиях? Милость властей — штука ненадежная. Отец Бартоломе никак не желает понять, что жизнь прожить — не поле перейти, и если он, такой непримиримый к чужим грехам, такой строгий в исполнении заветов Господа, способен обходиться чечевичной похлебкой, это не значит, что другие тоже должны ежедневно поститься. Было дело, подобному благочестию и простоте он пытался научить меня на острове,[2] затем в Сантяго-де-Куба. Лас Касас сразу выделил меня среди «святой братии головорезов» — так он называл благородных идальго, в поисках приключений прибывавших в Новый Свет. Признаться, был момент, когда я поверил ему и согласился отвезти жалобу на противоправные действия и злоупотребления губернатора Кубы Диего Веласкеса де Леон.

Чем все закончилось?

Меня поймали, посадили под арест. Я бежал, потом снова был пойман, отправлен на корабль, следовавший на Эспаньолу, где заседал королевский суд. Там меня без раздумий как бунтаря и заговорщика приговорили бы к повешению. Угроза быть вздернутым — хороший урок для молодого человека. Общее дело не всегда бывает правым, я хорошо усвоил этот урок. Верно, в отместку за то, что я не позволил отдать себя на заклание королевским судьям Лас Касас и возненавидел меня… Принялся распускать слухи… Может, и справедливые, но все равно гнусные! Уже встретившись в Мексике, беседуя о прошлом, он на правах прежнего наставника напомнил мне о тысячах погибших индейцев, об одураченном Диего Веласкесе, о тех двух кораблях, что я захватил на пути в Мексику.

— Клянусь верой в Господа Бога, мне тогда приходилось действовать как настоящему корсару, — согласился я.

— Да внемлет ваш слух тому, что уста глаголют! — посетовал епископ.

— Верно, святой отец, qui non intrat per ostium, fur est et latro,[3] Однако следует иметь в виду, что мы, горстка христиан, сокрушили оплот язычества, — возразил я. — Разве это обстоятельство не дает нам надежду на спасение?

— Никто, маркиз, не ставит под сомнение вашу воинскую доблесть или искусство политика. Вопрос в другом — имеют ли эти подвиги отношение к Божьему суду? Уверяю вас, казнь невинного Куаутемока и францисканского монаха Хуана де Текто, странное исчезновение другого нашего брата, францисканца, Хуана де Айора — вот что будет брошено на чашу весов. Верю, тогда и вам самому станет ясно, чем вы пожертвовали ради земной славы.

— Вы слишком строги ко мне, падре. У меня не было выбора — последний император ацтеков Куаутемок замыслил измену. В том положении, в каком я оказался, у меня не было времени соблюдать формальности. Примите во внимание, что Совет по делам Индий признал мои действия правомочными…

— Вот об этом вы и порассуждайте на досуге, дон Эрнандо. Смею надеяться, что вы найдете достойные оправдания, убедительные доводы. Иначе вам будет трудно ладить с людьми…

Ты оказался неправ, старик! Насчет того, как ладить с людьми — в этом у тебя, моралиста и обличителя, куда больше трудностей, чем у меня. Я ссорюсь исключительно со слугами. Больше, к сожалению, не с кем… Sic transit gloria mundi.[4] Да, я вспоминаю, часто вспоминаю былое… Но оправданий не ищу! Мне не нужны веские доводы в свою защиту. Они наглядны! Еще лиценциат[5] Сауседо в Саламанке убеждал меня в том, что Бог создал человека как меру всех вещей. Глядя на бесконечность зримого мира, мы должны принять во внимание бесконечность приложимых к нему мер. Всех на одну колодку не натянешь. Звание честного, добросовестного служаки было не для меня. Тем более, что перед глазами долго стоял пример опытного Хуана де Грихальвы, командующего второй экспедиции, посланной к берегам Новой Испании..[6] Он мог совершить все, чего сумел добиться я. Однако дерзнуть не отважился… Решил в точности следовать инструкциям, данным ему губернатором Диего Веласкесом. Вспомним, как встретил Грихальву губернатор Веласкес? Он разжаловал его, оскорбил, отнял подаренные земли. Чем кончил Грихальва? Стрелой индейца, попавшей ему в горло!..

В том кровавом угаре, в чаду пожарищ, пылу сражений, на пороге новых горизонтов, которые мы, испанцы, распахнули с помощью меча и креста, вы, святой отец, прослыли другом индейцев, защитником дикарей и язычников. Это ваш удел! Я выбрал другое поприще — вернее, меня избрала судьба! Надеюсь, не для того, чтобы затем ввергнуть в ад? Я желаю, чтобы на моем надгробном камне было вырублено только одно слово — конкистадор!

В остальном да рассудит нас Бог!

Часть I

Глава 1