Кортес

— Ничего не бойся, любимый! — Малинче порывисто бросилась к нему, уселась на колени, принялась страстно целовать. — Смело ступай вперед! Вот увидишь, я и есть твоя птица-удача. Я спасу и сохраню тебя. Ты слышишь крики в лагере. Я знаю, что это! Чудо!.. К нам явились долгожданные посланцы Тласкалы!..

Он обнял её, прикоснулся ладонями к обворожительному женскому личику, легонько поцеловал.

— Они подождут, — тихо и, чуть заикаясь, сказал Кортес. — Я приму их позже!

Он поднял индеанку на руки и отнес в спальню, потом бегом вернулся ко входу в шатер, выглянул оттуда и рявкнул.

— Не тревожить меня! Никого и близко не подпускать к палатке!..

…Сердце зашлось от подобного воспоминания. Любовь Малинче была горяча, руки теплы и мягки. Мы провозились с ней в палатке до полудня, после чего я был готов встретиться с послами Тласкалы.

Их провели в шатер мимо посланцев Мотекухсомы. Стоило ацтекам увидеть на знамени прибывших золотого, распростершего крылья орла, лица у них вмиг вытянулись. Я встретил тласкальцев в полном парадном облачении — панцирь, налокотники, наколенники, в одной руке шлем с забралом в виде длинного, вытянутого вперед клюва, на плечах роскошный кровавого цвета плащ, застегнутый на одном плече. Броню надел, потому что у меня в ту пору не осталось приличных штанов, да и камзолы поизносились так, что смотреть стыдно.

Теперь у меня подобного добра полны сундуки, одних полотняных голландских рубашек несчетное количество дюжин, но этот поганый стебель маиса до сих пор торчит из кадки. На глазах желтеет, скукоживается, а я не могу докричаться, чтобы кто-нибудь из слуг срезал его. Если им уж так понравился этот злак, пусть посадят новое зернышко.

Ответа нет!

Жена занята котятами, по поводу которых я вынужден ежедневно выражать горячий восторг…

Что там насчет маиса? Ага, вспомнил кукурузные лепешки! Однако мне куда больше пришелся по вкусу замечательный мексиканский перец чилли. Блюда, приправленные этими стручками — это нечто обжигающее, возвышенное, необыкновенно ароматное. Теперь лекари запретили мне и думать об такой пище. Мне о многом теперь запретили думать. О былом величии, например.

Вот ещё исторический анекдот.

Когда король решил осуществить военную экспедицию в Алжир, нанятый мной корабль во время бури пошел ко дну. Я нижайше обратился к его величеству с просьбой о вспомоществовании. Ответа долго не было. Наконец друзья посоветовали прибыть в Мадрид и попросить личную аудиенцию. В аудиенции тоже было отказано. Тогда я дождался приезда монарха во дворец, и когда он вышел из кареты, встал у него на пути.

— Кто вы, сеньор? — фальшиво изумился дон Карлос.

— Я тот, кто подарил вашему величеству огромную страну, превышающую размерами все его владения.

Он ничего не ответил и прошел мимо.

Время, что ты творишь с человеком! Убывая минута за минутой, ты не смеешь коснуться памяти. Ее бы тоже следовало урезать год за годом…

Была пора, когда я мог плевать на послов Тласкалы — государства, способного выставить на поле боя шестьдесят тысяч воинов. Я занимался любовью с иноземной женщиной, слаще которой не было ничего в мире. Даже радость обладания едой, приправленной перцем чили, не может сравниться с этой благодатью. В этом потоке страсти было что-то божественное, подобное раскатам грома…

Послам Тласкалы было отказано в аудиенции. Малинче выглянула в щелку, долго изучала посольство — тласкальцы, рассевшись на земле в сотне шагов от моего шатра, терпеливо дожидались приказа подойти, — потом пальчиком подозвала меня и шепотом предупредила.

— Какая-то мелочь. Судя по нарядам даже не сыновья и не племянники старейшин.

Когда послы покорно оставили лагерь, она посоветовала дождаться приезда тех, кто на самом деле владел Тласкалой. Это уже будет наверняка.

Они явились через день, трое из четырех. Сам великий Шикотенкатль по причине возраста и слепоты не смог прибыть в наш лагерь. С ним мне довелось встретиться через несколько дней во время торжественной встречи нашего войска в столице Тласкалы, расположенной на реке Загуаль.

Что особенно запомнилось из тех дней — дневная жара, а ночью дикий холод; мудрость старика Шикотенкатля, с которым мы быстро нашли общий язык — договорились за счет Чолулы, которая всегда была лакомым куском для тласкальцев; индейские девицы, полученные в дар от республики. Их крестили и распределили следующим образом: донна Луиза, дочь Шикотенкатля досталась Альварадо, которого уже в ту пору индейцы называли Тонатиу, что означает «солнышко». Этот рыжеволосый весельчак буквально поразил простодушных туземцев. Знали бы они, как он пускал на Кубе кровь их соотечественникам. Донна Эльвира была передана Хуану Веласкесу де Леону, остальных невест прибрали к рукам Олид, Сандоваль и Авила.