Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

– Вот: «Розы тогда расцветали и пели тогда соловьи, когда мы друг друга узнали, то были счастливые дни». Дальше! «Пускай другую ты ласкаешь, такую гордую, как я, но, может, счастье потеряешь и вспомнишь обо мне тогда». Это пишет ученица советской школы и пионерка. – Генка перевернул еще несколько страниц. – «Ты не знаешь, что я тайно страдаю, ты не знаешь, что я тайно люблю, к тебе подойти я не смею, люблю, но сказать не могу»… А вот еще: «Вспомни минувшие годы, вспомни минувшие дни, вспомни денек тот веселый, когда познакомились мы». Мало? Пожалуйста! «Не плачь, когда крылом могучим твой горизонт тоска затмит, не верь ты этим грозным тучам, за ними солнышко блестит». И рисунок.

В тетради было аккуратно нарисовано сердце, пронзенное стрелой.

– Зоя Новикова, это твои стихи? Ты их сочинила?

– Я их не сочинила, а переписала, – ответила Зоя Новикова, хорошенькая девочка с падающей на лоб челкой.

– У кого?

– Не скажу.

– Как так не скажешь?

– Так, не скажу.

– Мы хотим знать, кто в школе распространяет эту пошлость.

– А я все равно не скажу.

– Значит, ты укрываешь пошляков и мещан и сама мещанка.

– Я не мещанка, просто у меня было плохое настроение, и я переписала.

– Плохое настроение? – поразился Генка. – Но ведь ты пионерка! Разве у тебя может быть плохое настроение?

– А когда ты получаешь «неуд», у тебя хорошее настроение? – спросила Зина Круглова.

– Я комсомолец, и у меня всегда хорошее настроение.

– Брось губами шлепать! – сказал Яша Полонский.

– Генка, откуда у тебя эта тетрадь? – спросил Миша.

– Это не имеет значения.

– Зоя, ты давала Генке тетрадь?

– Нет! Ее вытащили из моей клетки. Кто вытащил, не знаю, хотя подозреваю.

Юра на минуту воспрянул – вот, оказывается, о чем речь!

– Кого подозреваешь? – спросил Миша.

– Не скажу, – ответила Зоя Новикова.

– Но ты утверждаешь, что тетрадь вытащили из клетки, настаиваешь на этом?

– Утверждаю и настаиваю.

– Подумай, вспомни: может быть, ты кому нибудь ее давала?

– Никому не давала, ее у меня вытащили из клетки.

Каждый раз, когда произносилось слово «клетка», Юру словно обжигало, точно говорили о нем самом… Может быть, еще заговорят. Наверное, заговорят. Их манера! Сначала накалят атмосферу этим случаем, а потом перейдут к нему. Если за то, что вытащили стишки, объявят выговор, то за ключи… Тут они разыграются.

Дело принимало серьезный оборот.

Генка сказал:

– Тетрадь мне дала Лара Усова.

– Так я и знала! – торжествующе объявила Зоя.

Все посмотрели на Лару, чернявую девочку с узко поставленными глазами.

– Как к тебе попала эта тетрадь?

Опустив глаза, Лара молчала.

– Ты мне сказала, что ее тебе дала Зоя, так? – сказал Генка.

Лара молчала.

– Украла?

– Я случайно, по ошибке, – прошептала Лара, – наши клетки рядом.

– Почему обратно не положила?

Лара молчала.

– Зачем Генке отдала?

Лара метнула на Генку быстрый взгляд, но ничего не ответила.

– Нет, скажи! – потребовал Генка. – Я что, просил тебя? Отвечай!.. Ведь ты сама подошла ко мне и сказала: вот Зоя сочинила стихи, почитай, для стенгазеты… Так ты сказала или нет? Отвечай!

Лара молчала.

Генка вскипел.

– Мало того, что крадешь! Ты еще и обманываешь!

Лара начала всхлипывать.

– Реви, реви громче! – сказал Генка. – Преступники всегда ревут, как белуги, это помогает.

«Черт возьми, – с тоской думал Юра, – скорее бы они кончили с этим».

– Что решим? – спросил Миша.

– Ларе бойкот на семь дней, – предложила Зина.

– А Генке?

– Мне за что? – поразился Генка.

– Читаешь чужие дневники.

– Нет, погоди, – заволновался Генка, – нельзя, знаешь, так, за здорово живешь… «Что Генке?» В чем мое преступление?

– Повторяю: читаешь чужие дневники.

– Но ведь мне его дали, сказали: посмотри для стенгазеты. Я не знал, что его украли. Думал: Зоя всем дает читать свои стихи, дала Ларе, Лара дала мне.

– Прежде чем выносить стихи на обсуждение, ты должен был спросить разрешения у Зои: это ее собственный, личный дневник.

– Что значит личный? – возразил Генка. – А если бы там было написано, что Зоя знает о каком то преступлении, то и тогда я должен молча вернуть ей дневник, и все? Нет, я это понимаю по другому.

– Демагогия! – рассердился Миша. – Стихи плохие, но ничего преступного в них нет. А вот выкрасть из чужой клетки – преступление. Вынести их на учком – способствовать преступлению.

– Но ведь я не знал, что их выкрали! – закричал несчастный Генка. – Я хотел как лучше. Должны мы бороться с мещанством или нет?

– Генка совершил ошибку, поступил неэтично, но все же его не за что наказывать, – сказала Зина Круглова.

Обращаясь к Зое, Яша Полонский продекламировал:

Милая, кроткая, нежная,
Вся воплощенье мечты,
Нравится мне твоя муза унылая,
Только вот Генке не нравишься ты!

– Ладно, – сказал Миша, – я не настаиваю на взыскании Генке, но пусть будет осмотрительнее. Что у тебя еще, Генка?

– Еще… Вот случай, не далее как сегодня…

Юра напрягся – это, конечно, о нем.