Кортик фон Шираха

Почему-то Отто улыбнулся. Только сейчас он уловил то, о чем писал Кафка. Он – победитель. И это не было работой, как он почувствовал вчера. Спортсмен ведь тоже на работе, тренировался годы, чтобы получить свою медаль. Но чемпион радуется победе, а не относится к ней, как к части работы. Он просто лучший, а не хороший. И он – Отто, лучший.

Встал, подошел к раковине в углу, весело скрипнул головкой крана. Холодная вода освежила щеки, прогнала тепло подушки и прилипшие лучи солнца. В зеркало на Отто смотрели суровые голубые глаза воина. Вчера, вручая кожаный футляр с кортиком принцу, Отто, на вопрос – почему он без упаковки, не моргнув глазом, ответил: «Не было ее». Не станет же принц проверять и звонить имперскому лидеру молодежи, спрашивая, а чего вдруг не упаковали? Не по статусу, да и некогда аристократу, другие задачи есть, поважнее. Вчера вот, полуфинал в беге на 100 и 200 метров выиграл какой-то американский чернокожий Джесси Оуэнс. Обычно, Адольф Гитлер лично поздравлял чемпионов в своей ложе на стадионе, так что Министерство пропаганды разумно предложило фюреру перестать допускать к себе спортсменов, если он не уверен, что готов каждому пожать руку. Идея пожать руку негру, если он станет чемпионом, Гитлеру не понравилась, так что от его имени кто-то должен был это делать. Подбором кандидатур занимался принц, пытаясь никого не обидеть, определяя рукопожатника.

Весь день Отто был озабочен обычными делами: разносил приглашения, таскал цветы, ожидал в приемной. Екнуло в груди только один раз, когда нес кроваво-красные розы, завернутые заботливой цветочницей в белую бумагу. Под звук уличного духового оркестра и удары большого барабана Бам-Бам-БАМ! Отто споткнулся о тротуарный камень, выронил цветы, и они растеклись сгустками-бутонами крови сквозь белую порванную бумагу на серую мостовую.

«Совсем, как Михаэль» – безучастно сказал кто-то и кольнул Отто кортиком в грудь изнутри.

К вечеру поручения иссякли. Принц и вообще все руководство рейха на трибунах стадиона улыбались миру под вспышки фотоаппаратов и холодные зрачки кинокамер. А Отто от безделья во вчерашнее время все возвращался и возвращался, разматывал окровавленный бинт воспоминаний, соскребал его со ступеней храма.

«Кто-то нашел Михаэля, – думал Отто. – Возможно сам пастор Лихтенберг. Вышел из своей комнаты, привычно перекрестился на распятие напротив, отдал последние указания сторожу, дверь открыл, а там… Достойный член паствы, его прихожанин Отто Шульц подарочек на ступенях оставил. В виде не менее достойного прихожанина, Михаэля… Кстати, как его фамилия-то?»

Отто задумался. Человека, которого он вчера на тот свет отправил, ведь не знал абсолютно. Просто Михаэль. Любитель чужие жизни красть, да белые штаны носить. Билетами на стадион чужих девушек угощать. Зайти к пастору? Исповедоваться по-привычке? Спросить?

«Простите, святой отец, грешен. Человека убил. Нарушил заповедь, понимаю. Как его, кстати, фамилия, тут у вас у запасного выхода лежал?»

Отто наконец вышел на улицу, держа на привязи рук служебный транспорт. Сквозь Тиргартен он сегодня дважды велопробег устраивал. Труппенфаррад[19] – войсковой велосипед в олимпийском 1936-м году был утвержден в Вермахте, как главный вид транспорта для связных и снабженцев. Один такой двухколесный черный скакун Отто и достался сегодня для пары поручений, да задержался до завтра.

Картина вечера была будто со вчерашнего срисована. Те же праздничные люди, смех, выдуваемые ноты духовых оркестров. Берлин – маленький город, праздник отовсюду слышен, но истинные хозяева города о нем не знают. Хозяева Берлина – белки, лисы и кролики в парке Тиргартен. Они в самом центре живут, город вокруг обосновался, так что центр как раз на кроличью нору приходится. Улицы от нее проложили, для ориентира Колонну Победы поставили.

Сейчас Отто нечего было делать и он просто закружил на велосипеде по парковым аллеям, то разгоняясь на прямых участках, то уворачиваясь от норовящих съездить по лбу ветвей деревьев на извилистых тропинках вдоль ручья. От пощечины молодого кустарника, надевшего перчатку из белых цветов, Отто чуть не рухнул на землю. Нарисовал зигзаг по влажному грунту протектором, но равновесия не потерял. Испуганные птицы шрапнелью из кустов в разные стороны рванули. Оперся ногой, дыхание перевел.

Ну, а что если поехать к Оттилии, да и узнать? Ведь ради нее он вчера кровь пролил. Чужую, не свою, но ведь ради нее. Зайти, как ни в чем ни бывало, молока с эклером попросить. Не собака ж пропала, наверняка расскажут, что человека не стало. Опять же, Оттилия приглашала на стадион, странно будет, если он не спросит, когда, мол, идем. Тут и станет ясно, что случилось. И как его фамилия была, этого кассира.

Педали снова заскрипели, зашуршали колеса войскового велосипеда по хрустящему грунту. Отто сквозь парк прямиком на Беренштрассе выехал и уже спокойно по правой стороне дороги покатил в сторону Фридрихштрассе.