Корвет «Бриль»

«Конечно, он сам захочет проверить, — думает Чаушев. — Начнет собственное следствие. Это уж как пить дать! И тут подсказки не требуется. Правду он не удержит. Нет, ни за что не удержит, даже если бы захотел. Посмотрим, что победит — холодная война или коммерция. При данных обстоятельствах у коммерции шансов больше».

Толпа, бурлящая у касс, у финансового отдела, у отдела кадров, голосит, толкает, обдает дымом сигарет. Ароматы многих стран мира, крепкая, удушливая смесь. Чаушева нестерпимо тянет вырваться из закопченных стен, глотнуть свежего воздуха.

* * *

Пока «Матильда Гейст» находилась в порту, я почти не видел Чаушева. Он был страшно занят. Мне лишь изредка, на ходу, удавалось перекинуться с ним несколькими фразами.

Часовые на причале все время зорко наблюдали за судном.

Поздно вечером они услышали легкий всплеск. Что-то упало в воду.

Три часа спустя, глубокой ночью, в недрах спящего судна глухо ударил выстрел.

Вилорис, он же Шульц, покончил с собой. Перед этим он выбросил из иллюминатора свой нож.

Чаушев выдвинул ящик стола и протянул мне этот нож, поднятый со дна водолазом. Тонкий, из отличной стали, с рубиново-красной янтарной рукояткой.

— Вот и орудие преступления, — сказал подполковник. — И не одного, а многих… Вилорис думал спрятаться на судне, отсидеться. Понял, что не выйдет. Капитан от него отступился. Да, Вальдо решил выдать его. На многое смотрел сквозь пальцы, но тут… Укрывать изобличенного преступника — не расчет…

Потом голос Чаушева потеплел, он заговорил о Тео. Парень поправляется, скоро встанет на ноги.

— В палате у него чего только нет — цветы, альбомы, апельсины, марки… Клуб моряков заботится, оттуда книжки приносят на немецком языке. Валя навещает. Ну, о женитьбе наш герой мечтает по-прежнему, но сперва хочет домой, к маме. Еще бы, после такой передряги!

Месяца через два Тео уехал. Началась новая навигация. Тео не появился у нас. Он написал, что пробовал устроиться на судно, но безуспешно. Не берут его в матросы…

— Я часто вспоминаю его, — признался мне Чаушев. — Жаль его! Мальчик из горной долины, доверчивый, наивный, столкнулся с самым подлым, с самым жестоким в жизни… Что делать, век наивной романтики недолог в наше серьезное время! Лишь бы не сдался парень. Будем надеяться, он выдержит.

Да, Тео, мы верим в тебя!

КОРВЕТ «БРИЛЬ»

1

Стекло рубки дрогнуло, на нем веером расплылись шалые брызги. Потом водяная пелена сползла, впереди снова обозначилась палуба, вся занятая огромным, черным штабелем стальных труб. Под их тяжестью нос «Воронежа» глубоко уходит вниз. Да, море и сегодня не даст передышки!

Капитан Алимпиев смотрит на трубы. Сейчас они словно риф, обдаваемый волнами. Не вздумал бы кто-нибудь сунуться туда! Наверно, все слышали приказ…

— Сказки эфира! — раздается за спиной басок радиста Бори.

Лицо у него усталое, побелевшее от духоты. Семь потов согнал Боря, сидя в раскаленной рубке. И все-таки не может он просто так подать депешу, не ввернуть при этом какое-нибудь свое словечко.

— Ну-ка, что за сказки?

Тощее тело Бори обтянуто намокшей майкой. Откинув голову, он снисходительно пофыркивает:

— От богов погоды… Обещают восемь баллов…

— Девять получено, — смеется Алимпиев. — Можем выдать расписку.

На вид он не намного старше Бори, особенно когда смеется. Волосы и сейчас не слушаются гребенки. Светло-русая шелковистая прядь закрывает лоб. Задумавшись, капитан оттопыривает пухлые губы, потом вдруг спохватывается, вскидывает правую руку. Как будто в руке мел, а он курсант у классной доски…

— Девять баллов — это еще цветочки, — говорит капитан. — А с хамсином вы знакомы?

— Нет… Читал только…

Тревоги в Бориных глазах нет, одно любопытство, жадное любопытство новичка, первогодка.

— Похоже, что познакомитесь.

Очертания берега, еще недавно четкие, начали таять. На зубах захрустел песок. Море, выцветшее от непогоды, темнело.

А в ясный день вода здесь синяя, ярчайшей синевы. И на ней острова. Одни желтые, почти золотые, и сверкают, как брошенные на счастье монеты, а другие кирпично-красные. Голые холмы на африканском берегу пылают, точно головни. Иной ничего не видит здесь красивого, — жара, сушь, голодная нагота барханов и скал. Так что ж! Зато песок чист и все краски чистые. Земля первобытной, наивной простоты, пустыня, где все надо затевать сначала.

Такой видел эту землю Алимпиев в прошлом году, когда был старпомом на «Радищеве».

А нынешний год выдался трудный. Новое судно, новые люди. Конец опалы, снова капитанская должность, от которой уже успел отвыкнуть…

В окулярах бинокля — маяк. Он играет в прятки, дразнит. Вдруг почудилось несколько маяков, мелькающих в песчаной дымке.

— Ворота слез, — слышит Алимпиев.

То Лавада — первый помощник. От его плотной фигуры, как всегда, веет спокойной завершенностью. Рубашка застегнута на все пуговицы, и сильно пахнет одеколоном. Штиблеты старательно начищены. Ни одна песчинка не села на них. Даже хамсин ничего не может поделать с Лавадой.

Алимпиев хмурится. В мореходке первокурсникам и то известно, что этот пролив арабы назвали воротами слез.