— Не узял, — повторил главный бухгалтер. Он трясущимися руками налил в стакан воду и залпом выпил. — Да еще сообщил мне, что, мол, Писарев сказал: «быть честным очень выгодно», а Ибсен сказал: «чистая совесть — лучшая подушка».
— А кто они такие? Эти? Писарев и еще другой? — осведомился завпроизводством.
— Я думаю, это новые работники министерства, — осторожно сказал Сергей Сергеевич. — И вот дают такую установку… Да. Новая метла чисто метет…
Воцарилось тягостное молчание.
— Что же теперь делать? — горестно воскликнул главбух. — И что это за специалист такой, что к нему на козе не подъедешь!
— Да, видно, придется сдавать дела, — уныло сказал директор, — сдавать дела и идти на понижение.
— Это в лучшем случае, — подкрепил его догадку главбух. А зав. производством молчал как воды в рот набрал. И в данном случае это молчание было знаком полного согласия.
…В шесть часов ревизор появился в кабинете и сухо произнес:
— К сожалению, проверенные мною документы значительно расходятся с истинным положением дел. Я вынужден сообщить об этом руководству.
Он отвесил общий поклон и удалился.
— Вот так, — сказал завпроизводством.
— Да-с, вот эдак, — добавил главбух.
— Пойдемте к столу, — предложил директор. — Не пропадать же добру.
Но ии изысканные яства, ни заморские напитки не радовали, как обычно. Все трое пили без настроения, ели без аппетита и вскоре мрачно разошлись по своим рабочим местам.
Сергей Сергеевич долго смотрел на письменный стол, на телефонный аппарат светло-салатового цвета, на кресла, обитые настоящей кожей, а потом с болью прошептал:
— А как хорошо было до этого змея! Какая светлая, обильная была жизнь! Никто не придирался, не цеплялся. Все было гладко, тихо, мирно. А вот явился какой-то ненормальный ревизор, непьющий, неберущий, непробиваемый. Не ревизор, а Робеспьер… И вот всему конец. Не знаю, как кто, а я с таким ревизором работать не смогу. Кто-то на нас должен уйти из системы нашего министерства.
Как вы думаете — кто?
Нарушительница
Резкий свисток заглушил все шумы улицы: стройный, подтянутый лейтенант милиции направился к женщине, нарушившей правила уличного движения.
— Гражданка, — сказал он и замер. Рука его, взметнувшаяся было к козырьку, остановилась на полпути.
— Ну, что ты свистишь, как Соловей-разбойник? — весело улыбаясь, произнесла нарушительница.
— Гражданка, я на посту, и прошу вас мне не тыкать, — строго сказал лейтенант и, вздохнув, добавил: — Есть подземный переход, а вы пересекаете улицу там, где не положено. Придется, гражданка, принять административные меры.
— Например?
— Ну, для первого раза оштрафовать.
— У тебя так много денег, что ты можешь бросать их на штрафы?
— Почему у меня? Штрафуетесь-то вы…
— А зарабатываешь ты…
— А нарушаете правила вы.
— Из-за тебя.
— Из-за меня?!
— Я спешила купить к ужину лангеты.
— Это не имеет никакого значения, ибо вы подвергаете свою жизнь опасности, вносите дезорганизацию…
— Долго я буду слушать твои глупости?
— Попросил бы без оскорблений! Мало того, гражданка, что вы нарушаете правила, так еще вдобавок оскорбляете работника милиции при исполнении служебных обязанностей. Витя пришел из школы?
— Пришел.
— Что принес?
— Три пятерки и две четверки.
— Ну что ж, цифры неплохие. Куплю ему конструктор… Ну, а с вами, гражданка, что делать?
— Смотреть как можно ласковее. Да, вот еще что: пришла посылка от родных. Тетя Таня связала тебе носки, чтобы ноги не замерзали на дежурстве, а дядя Сережа прислал какую-то особую удочку, называется «радость рыболова». Лешенька, ты, наверное, устал?
— Работникам милиции говорить «устал» не полагается. Да. Так вот, в отношении вас принимается такое решение: по первому разу строго предупреждаетесь.
— Даже строго?
— Попрошу обойтись без иронических интонаций. Пойдемте,
Вокруг театра
Режиссер Лебедев-Красовицкий стремительно влетел в кабинет директора театра Разумова и радостно воскликнул:
— Иван Осипович! Приятное событие, чудесная новость! Нас обругал в своей рецензии критик Флюгеров!
— Да что вы говорите! — просиял директор.
— Да, да, обругал! — с восторгом повторял Лебедев-Красовицкий. — И как обругал! Вот тезисы его рецензии.
«Театр поставил легкую комедию, в которой нет глубоких философских мыслей, высокого накала страстей, серьезных обобщений… Публика смеется, это правда. Но каким смехом?! Смехом простым, вульгарным. Смехом, в котором нет мысли, нет сатирических высот. Кому это нужно? Зачем, к чему все это? Что хотел сказать театр своей постановкой? Видимо, театр хотел только одного: развлечь публику, хотел, чтобы зритель, сидя в театре, отдохнул, посмеялся, обрел хорошее настроение.