Корзина полная персиков в разгар Игры

– Охотин, Глеб Гордеевич, ведущий расследование, – ответил Глеб, стараясь, чтобы никто больше не слышал последних слов, пожимая вялую руку маленького помятого жухлого человечка. Охотину показалось, что от управляющего несёт вчерашним перегаром.

– Милости просим к нам в Николаевский. Прошу в мой кабинет. А чего Вы так, на Ялу? Быстрее бы по океану по нынешним временам. Да и безопаснее. Да, от устья почти что до концессии можно на корабле – тихо и спокойно.

– А как же речные хунхузы?

– Их много меньше, чем сухопутных, господин Охотин.

Он провёл Глеба в убогое дощатое жилище, более напоминавшее сарай, и немногословно занудным тоном описал всё известное ему об убийстве с косточками в глазницах. Ничего нового Глеб не услышал. Затем поговорили о том, да о сём и Безродный начал было разогревать чай и как бы спохватился:

– А не изволите ль пожелать винца по случаю благополучного прибытия?

– Если Вам так хочется, можно, – ответил Глеб без желания в голосе.

Господин Безродный долго рылся в шкафчике и вдруг разразился проклятиями:

– Вот ведь собачьи дети – желторожие, нехрить дикая!

– Что случилось?

– Последнюю бутыль сули106 стянули! Какое коварство!

– Действительно нехорошо…

– А ваши казачки, случайно не прихватили ящик-другой? Они-то знают, что у нас здесь потребность имеется.

– Понятия не имею…

– Эх, господин Охотин, господин Охотин, знали бы Вы какого жить здесь, с комарами летом, в морозы без печей зимою. Поживёте собачьей жизнью – сами захотите изнутри согреться.

– Хорошо, я спрошу у казаков…

– А я потребую от вновь прибывших работяг! Соображать должны, куда едут. Выносливы тутошние манзы-артельщики, на миске риса с чумизой долго пашут. Но и совсем без вина рисового, аль зернового тоже не могут…

– М-м-м…

– Так вот и живём. А нравы тут суровые. Всегда под рукой револьвер держу. Слишком много вина здесь тоже нельзя – озвереют. Но и совсем лишить – всё одно – озвереют и сами себя перебьют. Сами подумайте, кто сюда поедет? Платят им гроши. Вот были тут подполковник Мадритов с Линчи, так работа кипела, а теперь рабочие разбегаются, лодок снизу по Ялу не хватает, а наниматься никто не хочет. Соседние концессионеры платят, по-видимому, лучше. У них и выработка леса больше. А Балашев, будь ему неладно, Линчи и других спугнул, так в страхе теперь живём, ночью не спиться, думается, вот-вот краснобородые нагрянут. Так и живём. Остались одни бобыли да вахлаки107, не важно – русские ли, манзы ли – один чёрт – бездельники.

Глеб попытался перевести разговор вновь на убийство и хоть что-то выудить из этого потерянного и уставшего от страха человека. Но всё оказалось напрасным. «И зачем было сюда ехать за тридевять земель, когда этого следовало ожидать? Можно подумать, что они тут кроки приготовили и отпечатки пальцев поснимали. Не говоря о том, что среди всех этих забитых работяг не найдётся ни одного, кто мог бы столь грамотно, как тот убийца, что-либо написать по-русски, не говоря о латыни… Одна теперь надежда, остаётся – в Соболиную Падь проникнуть и разнюхать с чего бы это там деньгу с косточкой стали рисовать». Тем не менее, Глеб немало дней настойчиво разговаривал с каждым из десятков свидетелей того события, со всеми, кто в тот день находился в самом посёлке, кто мог что-то слышать и видеть, а также с теми, что присутствовал при обнаружении тела бывшего управляющего. Было не просто, особенно с манзами с косами в синих кофтах с короткими штанами и голубыми халатами, или с корейцами в грязно-белом с пучком волос на макушке, прикреплённых цветной булавкой. Застенчивые каули, как звали русские корейцев, не расстающиеся со своими трубками с чубуками, казалось, пытались искренне помочь и в их апатичном взгляде проскальзывал живой огонёк. В произношении китайцев и корейцев русский мало отличался от их собственного языка. И Глеб не замечал, когда опрашиваемый, вдруг, переходил на русский. Казаки-то уже привыкли и понимали, но новичку было такое не под силу, и он просил своих казаков «переводить» туземных свидетелей. «Араса (то есть – русский) никаво-ницево не боицца, засисает кореес от хунхуз! Кореес помогат!»– твердили добродушные корейцы. Никто в те дни не встречал незнакомого городского блондина. Даже если предположить, что тот сменил масть, в любом случае, чужаки в Николаевском перед убийством не появлялись и всё сводилось к тому, что это хунхузы Линчи пожелали запугать лесорубов, отомстить Балашеву. Сам господин Персик едва ли появлялся в этой глуши и вывод напрашивался один: за ним стоит целая банда.