Корзина полная персиков в разгар Игры

– Кореец, как и манза, ещё почитает власть от Бога. Хоть и беден каули, да честен. Ни было разу ещё, чтоб меня один обманул, – рассказывал Кунаковсков Глебу по дороге, – Ходя – иное дело. Вы поосторожнее, с мальчуганом. Нынче он всё улыбается, а в Падь придёт и нож Вам в спину. А бабы у корейцев статные, да полуголые так и ходють. Грудь у них наощупь крепкая и ничем не прикрывают её. Но так каждому пощупать не дадуть. В Пади, наверное, увидите сами. Правда, пора холодная. Там они с жёнами, старатели енти. Что мне не нравится в каули – кутят оне хавають. Зарежут живодёры щеночка, да сожрут! Курей да яичек словно им не хватает. Рыбы в реках полно, нет потреба у них в собачатине. В Соболинке у них там, наоборот, проса не хватает. На отшибе она. Мясо да рыбу хавають, да голубицей заедают. Благо полна тайга ягодой. Рыба в воде, а ягода в траве. Да ещё и боятся всех, со времён как Фока-генерал побил их. Атамана уже нет у них сильного.

– Мельчают хунхузы, Автоном Антипыч?

– Там мельчают, Глеб Гордеич, совсем измельчали.

– Но каули, всё равно, хорошие. Добрее манзов они. Был такой случай, годков эдак, с пяток назад, что подслеповатый русский солдат из Стражи, на корейской границе принял корейцев в белом издали за лебедей и подстрелил мальчика. Шуму много было! Наказали малого и офицера при нём. За Амуром корейцам живётся легче, чем в Маньчжурии, а может и в самой Корее. За утайку добытого корейцем в Маньчжурии женьшеня смерть! У корейца прав в Маньчжурии нет. Их права за Амуром защитил наш Государь покойный, да хранит Господь Его. С той поры весь север Кореи стремится под подданство расейское. Местные каули живут заработками в России. Чёрная оспа досаждает каули в этих краях. Иной раз целые деревни вымирают. Семнадцать дней держат каули своих покойников в фанзе, такой обряд у них.

8. Родичев, Муромцев и Маклаков в гостях у Третнёвой

«Пойман в тенетах пустой, бесцельной жизни…»

Л. Толстой

«Как ты велик, человек, в атеизме и в материализме, и в свободе самочинной, ничему не покоряющейся нравственности! Но посреди всего этого странного величия человек этот оказался подавлен грустью. Он утратил Бога, но сохранил потребность религии».

К. Победоносцев

Поправив мантилью движением плеча и устремив несколько томный взгляд на блестевший в полумраке салона монокль Николая Врангеля, госпожа Третнёва продолжила:

– Похоже, Вы нынче полны благодушия, Кока. Чем же это вызвано?

– Люди меняются, очаровательная Ольга Сергеевна, – с печальной задумчивостью ответил светский насмешник.

....За день до этого он имел очередную неприятную встречу со старшим братом Петром, славным офицером, и получил от него нагоняй за распущенность, а прежде всего за «безумные публичные заявления, порочащие честь семьи». Всё чаще в те годы в Петербурге стали попадаться томные студенты – поклонники Уальда с подкрашенными губами и цветочком в петлице112. А Коке непременно хотелось выделяться в толпе, словно своих талантов не хватало.

– Может быть, Вы не в духе от того, что находитесь в данный момент здесь, а не в гостях у госпожи Гиппиус? – нещадно уколола Ольга.

– Полноте, наша божественная Ольга Сергеевна!

– Простите, а в каком направлении сейчас работает Зинаида Николаевна? Не отказалась ли она от декадентства? – нерешительно вставил Сергей Охотин, прибывший сюда по рекомендательству Глеба в надежде больше узнать о столичных поэтах. Своим советом Глеб лишь хотел вызвать решительную неприязнь брата к столичным болтунам.

– Как может от него отказаться особа, явившаяся на заседание Религиозно-философского собрания, в «скромном» чёрном платье, которое расходилось при малейшем движении, в складках которого появлялась бледно-розовая ткань, – усмехнулся Кока, – После такого её и прозвали Белой дьяволицей. Сама себя она зовёт Мисс Тификация…

В углу грузный господин в черепаховом пенсне тихо обратился к художественному критику Маковскому:

– И к чему это приглашать опять таких провинциалов, задающих дурацкие вопросы? Один уже оказался полицейским! Подумать только! Блюститель закона в столичном салоне!

– Да Вы бы так не возмущались. Эти ребята политически девственны, на мой взгляд. Но приглашённый в последний раз святой отец, вот кто ретроград, сочувствующий самому Победоносцеву, – усмехнулся Маковский, поправляя зачёсанные назад густые волосы, – Мне Кока поведал, что он тут за Иоанна Кронштадского и проч и проч вещал. А эти московские поэты тоже не лыком шиты. У них там и ещё какие-то аргонавты113 утверждаются.

– Как аргонавты в старину покинули мы дом. Идём трум-туру-туру-рум за золотым руном, – подурачился в ответ толстяк, надувая и без того толстые губы и выпучивая глаза.

– Господа! – с резкою звонкостью прозвучал голос зеленоокой серны, к которой был так неравнодушен Кока, разрывающийся между очаровательной хозяйкой и этой взбалмошной девицей, – господа, нас может спасти лишь Шопен!