Корзина спелой вишни

Безлюдная каменистая земля. Дикий рев реки. Почти непроглядный мрак. Слабое свечение неба где-то высоко над головой, словно из глубины колодца. И вдруг впереди тускло замерцал огонек. Они пошли на этот свет и набрели на мельницу. Ее жернова странно скрежетали. Оказалось, в них нет зерна и крутятся они вхолостую. Решили, что это заброшенная мельница. Но вдруг юноша наткнулся на мельника. Тот лежал на полу лицом вниз. Перевернули его — это был еще совсем молодой парень; из глубокой раны сочилась кровь.

— Эфенди, — обратилась молодая женщина к мужу. — Нет ли здесь поблизости хинди?

— А что это? — удивился Эфенди.

— Это целебная трава. Ее настойка останавливает кровь. Мой отец был хорошим лекарем, он знал все травы и меня научил, — пояснила она.

— Может быть, где-нибудь здесь и растет хинди, но я не разбираюсь в травах, — признался Эфенди.

Утром Лейла сама пошла искать траву.

— Я нашла хинди, — сказала она мужу. — У нас говорят, что в том месте, где растет хинди, прячется счастье.

— Если так, — решил Эфенди, — мы построим здесь дом и назовем его Хинди.

И, недолго думая, он начал рыть яму под фундамент. Не успело солнце выйти из-за гор, как он положил здесь первый камень…

— А как же дочь грузинского лекаря попала к вам? — спросила я, уже понимая, что Лейла вылечила мельника.

— О, это целая история, — ответила моя попутчица. — И, главное, в ней все правда. Рассказывала ее сама Лейла ада.

КОРЗИНА СПЕЛОЙ ВИШНИ

Февраль хозяйничал в горах. Зима, словно стремясь наверстать упущенное, становилась все суровее. Казалось, и сами горы не из камня, а из льда и снега. Реки, покрытые толстым ледяным слоем, глухо стонали и под вой ветра тянули свою печальную песню. Деревья уныло шуршали оголенными ветками. Свинцовое небо нависало над аулами, и, казалось, если бы не вершины гор, поддерживающие небесный свод, оно могло бы придавить людей своей тяжестью.

Эфенди проснулся раньше обычного. Пошевелив плечами, он скинул шубу, в которой спал на нарах, поставленных на белом крыльце их высокого дома из серого обтесанного камня. В одних трусах, еще горячий со сна, пропахший бараньей шерстью, он прыгнул с крыльца в сугроб, затвердевший, покрытый сверху тонким и легким слоем только что выпавшего снега. Он долго кувыркался, обтираясь снегом.

Вдоволь насладившись этим занятием, Эфенди вылез из сугроба, оставив в развороченном снегу клочья шерсти от лохматой шубы, что за ночь налипли на его тело.

Сделав двадцать кругов вокруг дома, он, подпрыгивая и напевая, поднялся по лестнице.

— О аллах, наверное, крыло самого шайтана коснулось тебя в ту минуту, когда ты от меня отделился, — проговорила Катурай, выходя на крыльцо.

— Нет, мама. Это я коснулся крылом самого шайтана, — засмеялся сын, поводя плечами и с удовольствием ощущая свои налитые мускулы.

— Ох, болтун, — вздохнула Катурай. — Ни сна, ни покоя… все шиворот-навыворот. Зимой да в такой мороз спит на крыльце, как бездомный, да еще кувыркается в снегу. Всемогущий аллах, образумь моего сына Эфенди, — подняла она руки к небу. — Пора тебе жениться. Сегодня же поговорю с отцом.

— Я хоть сейчас женюсь, — обрадовался Эфенди и, подхватив мать своими сильными руками, закружил ее по крыльцу.

— Сумасшедший, — отбивалась Катурай. — Хотя бы из приличия сказал, что тебе рано жениться. — И она с ласковым упреком потрепала его густую шевелюру.

— Это я только тебе признался, мама. А при людях так начну отказываться, что отцу еще придется уговаривать меня. Он еще увидит, что его сын не тот орех, что ломается, чуть его сожмешь, — весело отвечал Эфенди и, перегнувшись через перила крыльца, крикнул: «Мой друг, Молния, ко мне!»

И сразу же из-под навеса, подпрыгивая, выскочил густогривый конь с красным шелковистым крупом и белым треугольником на лбу.

Эфенди при виде своего любимца еще больше повеселел и захлопал в ладоши, насвистывая лезгинку. Конь сделал несколько грациозных кругов.

— Не конь, а мечта, — восхищенно проговорила Катурай. — Как ты красиво выучил его танцевать.

— Молния, на старт! — выкрикнул польщенный Эфенди. И не успела Катурай опомниться, как сын ее с крыльца прыгнул на спину коня. Тот, встав во весь рост, багряно вспыхнул над забором и оказался на другой стороне маленькой улицы.

— Сын мой! — вскрикнула Катурай и закрыла глаза руками: забор, покрытый сверху толстым слоем штукатурки, был очень высок. Ни одна живая душа не могла перемахнуть через него. На крик из дверей выглянул Аминта. В помятом нижнем белье, с большим вздутым животом, грузный, с маленькой, догола бритой, словно сжатый кулак, головой, он сейчас походил на огородное пугало. Ничего не понимая, он уставился на жену, которая, словно онемев, молча тыкала пальцем в сторону забора.

Аминта оглядел забор, но ничего подозрительного не увидел.

— Пры-ы-гнул! — наконец, заикаясь, выдавила Катурай.

— Кто прыгнул? — всполошился Аминта и в одном нижнем белье скатился с крыльца, готовый тут же поймать и наказать вора.

— Эфенди прыгнул! — выдохнула наконец Катурай, медленно приходя в себя.