Корзинка с бриллиантами

Кремовский с интересом посмотрел, как я кручусь перед зеркалом. Я встретила его взгляд и вдруг подумала — любопытно, а где это Любаня вдруг разжилась деньгами? Причем такими, которые не придется отдавать? То, что в цирке все перехватывают друг у дружки то десятку, то сотню, это уже закон природы. Но ведь отдают, и более того — тот, кто влип в долги, нудит всем встречным и поперечным, что вот он получит в аванс столько-то, а из них отдавать вдвое больше, и жить ему, бедняге, вовсе не на что. И все про всех в итоге знают — кто кому должен и до какого числа брал.

Конечно, Кремон спьяну порол чушь. Кремовские не могли заплатить Любане, чтобы она взяла на себя кражу. Это уж совсем нелепо и неправдоподобно. Любаня же не прибабахнутая, чтобы за какие-то рубли вешать на себя уголовщину с риском вообще подсесть на несколько лет! Но она не сказала мне, откуда деньги, — значит, ей ни к чему, чтобы я об этом знала. Будь это долг — она бы последовала традиции и назвала заимодавца, да еще с восторгом по поводу его милосердия… стоп… Да ведь в эти последние дни, когда все сидят уже на чемоданах, никто никому ничего одалживать не станет, наоборот — все срочно возвращают долги, потому что разъезжаются в разные стороны. Мухаммедовы едут в Минск, Костанди — в Иваново, Буйковы — в Куйбышев. Кремовские и еще несколько номеров едут в Калинин… а Гаврилов?.. В пьяном трепе Кремона есть только одно рациональное зерно — Любаня знает что-то этакое, чего не должен знать никто, по крайней мере пока, и вот за это ей действительно могли дать деньги. И это могла сделать старая ведьма Кремовская! Вот… картина понемногу начинает складываться… ох, черт бы их всех побрал…

Я побрела назад, в шорную, снимать кофточку и возвращать ее Любане. Гаврилов поймал меня за руку.

— Опять ты тут носишься! — строго сказал он. — Марш к себе в приемную! И чтоб я тебя больше не видел на конюшне!

Я поняла, что это он меня посылает звонить на телестудию.

В шорной Любани не было. Я нашла ее возле открытого контейнера, где она воспитывала ревущую Лаську.

— Сто раз тебе говорила — не лазь по контейнерам, не путайся под ногами, не шныряй под лошадьми! — орала Любаня. — Ты не ребенок, ты наказание! Сто раз говорила! Тебя что, выпороть надо, чтобы ты наконец поняла?!

Увидев меня, Ласька немедленно обняла меня за ногу и заревела еще громче.

— Из контейнера ее выудила, — пожаловалась Любаня. — Сколько можно? Ну, скажи ты мне на милость, что ты забыла в этом растаком контейнере? Все твои игрушки в шорной!

— Может, и в тот раз Ласька шарила в контейнере? — спросила я. — Может быть такое?

— Не может! — решительно ответила Любаня. — Она ведь только кастрюлей интересуется, а тогда все перешерстили… Юлька!.. Опять! Опять кто-то контейнер обыскивал!

— Ты что-то путаешь, — неуверенно сказала я. — Все же аккуратно сложено..

— Я не так складываю! Во второй раз, Юлька! Они что, рехнулись все? Милиция эта придурковатая не унимается, какой-то сукин сын в контейнере хозяйничает… Может, я действительно эти бриллианты попятила, а? Во сне? Может, я лунатик?

Она схватила коробку с лошадиной аптекой.

— Гляди! Я нарочно банку с мазью оставляла сверху, чтобы Гаврилов все не перерыл. А она — вон где…

— По-моему, он вечером лечил Борьку, — напомнила ей я. — Ну, сунул не туда…

— Не-е, я ему за это разгон дала, он теперь все на место кладет! — похвасталась Любаня. — Господи, и как мне этот коллектив надоел! Думала, умотаю в Симферополь спокойно — так тут еще эта кража…

Мы не заметили, как на зычный Любанин голос сбежались джигитские конюхи, Валера, Эдик, униформист Ефимов, еще кто-то… а за ними я даже не увидела, а почувствовала Гаврилова. И пока Любаня всем объясняла насчет банки с мазью, я протиснулась к нему.

— Это шарил вор, — шепнула я. — Он же не знает, что камушки вернулись к Кремовской.

— Два вора, — поправил Гаврилов. — Шарили-то дважды.

— Один. С первого захода не нашел, решил еще попробовать.

— Два. Тогда тоже аптеку перерыли, а в ней и вообще спрятать трудно, все коробки открываются. Вот разве в мазь затолкать…

Я представила, как анонимный вор копается в вонючей мази, и фыркнула.

— Удивительно, Любанину комнату в гостинице еще не трогали! — вдруг додумалась я. — Все контейнер да контейнер…

— А что? Могут и до комнаты добраться, — согласился Гаврилов. — Ну, давай, звони этой самой Ирине! Живо! Тут и без тебя весело.

Я поскакала в приемную и схлопотала нагоняй от зама. У меня, видите ли, куча работы, и я заперла приказы в столе, и сунула куда-то ключ, а он теперь не знает, видите ли, где меня искать! Все очень просто — а не таскайте у меня из стола хорошую бумагу, тогда я не буду его запирать. Я эту бумагу по рупь шестьдесят пять покупаю на свои деньги, она по крайней мере белая и плотная, а на той желтой, которую мне выдают здесь, печатать даже неприятно, она от одного взгляда мнется.

Я работала, время от времени набирала номера телестудии и думала о Любане.