Корзно

После смерти Долгорукого сам стал "пастухом". И снова принялся доказывать, уже другим, что он вправе ограничивать их свободу. Высылка "гречников", отстранение ближников отца, собственный епископ, утишение бояр ростовских. Точку поставил Бряхимовский бой, после которого он пел и плясал перед иконами: Господь за меня! Богородица благоволит! Кто против нас?!

Но тут явились какие-то воры новогородские, какой-то "хищник киевский". Безобразничают, своевольничают. Их свобода оборачивается обманом, предательством, изменой. Ворьё.

Пойти и наказать.

Наказали. Аж до смерти.

Вывод: крамольников-свободолюбивцев надо давить. Мерзю изменническую. И делать это - ему. "Ты отвечаешь за всё". За всякое своеволие и безобразничание своих подданных.

Желание, опыт, готовность "укорачивать" всякое непотребство у него был. Ныне - крепчает, матереет. Расширяется и углубляется, доходя до автоматизма.

Сестрица же осталось в прошлом, в привычных ей понятиях: если сильно кричать, громко ругаться, скандалить, то окружающие - муж, дети, слуги - испугаются шума, ссоры и уступят, сделают по её воле. Не будут связываться со злобной каргой.

"Святая Русь" - мужской мир. А чего не переносят мужчины? - Скандалов, слез и истерик. И плевать, какая эпоха на дворе. Психическая дура в любом веке - страшная сила.

Увы, здесь вам не тут. "Обманутые ожидания".

Княгиня была ошеломлена таким поворотом. Но едва кыпчаки убрали сабли и подхватили женщину, помогая ей подняться на ноги, как оба полетели в стороны: разъярившаяся сестрица просто расшвыряла их. Совершенно остервенясь, она завизжала в лицо Боголюбскому:

- Ах ты китаёза взбесившаяся! Ты на кого руку поднял?! На свою сестру младшенькую?! Да за такое...

Она открыла рот, набирая воздух и собираясь проклясть брата как-то особенно выразительно, по-родственному. Но не успела: очередная вишенка с блюда отправилась не мне в рот, а щелчком пальцев в отверстое хлебалище. Оно же - говорилище, выражалище и проклиналище.

Дама стояла ко мне в пол-оборота, поэтому могу предположить дальнейшую траекторию движения ягоды в стиле "от двух бортов в лузу". Она поперхнулась, закашлялась. Ругательный настрой - спал, а сбитые с ног кипчаки - поднялись.

Обозлённые своим позором джигиты, довольно резко вывернули дуре руки за спину, забили хвост шитого золотом платка в рот, и, согнув в поясе, поволокли на выход.

За дверями раздался грохот нового падения, взвизг, ряд грубых ругательств из тюркских языков и всё стихло. Заглянул Асадук, из-за плечей которого любопытствовала пара новых кипчаков-охранников. Хан внимательно осмотрел помещение, вежливо поклонился и двери закрылись.

Брат с сестрой сидели ни живы ни мёртвы, краска отлила от их недавно ещё горевших щёк.

Ссора между родственниками сама по себе не слишком приятное зрелище. Но в исполнении их матушки - весьма криклива и противна, а с участием Боголюбского - непредсказуема и чревата.

История с вышибанием им братьев и племянников с Руси, помимо самого летописного факта, содержала, как я понимаю, ряд ярких эмоциональных эпизодов. Расцвеченных в воспитательных целях пересказами разнообразной дворни и вошедших в семейные предания.

Типа:

- Не будешь кашу кушать - придёт Бешеный Китай и ка-ак вышибет тебя. За дремучие леса, за синие моря, за высокие горы.

Последнее, видимо, относится к Карпатам: других "высоких гор" в ареале расселения княжеских детей нет.

Вот он сейчас ка-ак... скомандует. Скомандовал:

- Вон. Пшли.

Племянник с племянницей не заставили себя ждать. Чуть не завалив в спешке лавку, быстренько выметнулись из-за стола, попеременно кланяясь и пятясь, толкая и наступая на ноги друг другу, задницами распахнули двери. И были остановлены обнажёнными уже саблями кипчаков.

Момент - острый.

Не как лезвия клинков, но близко.

Я уже говорил: Боголюбский - рационален. Но труднопредсказуем: слишком много у него в голове сразу крутится. Проще: умный он. Многослойно. Может и этих в поруб. И под плети. По-семейному.

"Яблоко от яблони недалеко..." - все знают.

"Не ослабевай, бия младенца". Он - старший в семье, ему все - "младенцы".

Андрей сдвинул посуду перед собой, выложил меч на стол, подёргал клинок. Подумал. Отчего задержанные, хотя правильнее - "заторможенные", захлебнулись на вдохе. Скривился, махнул охране: "пропустить". Внимательно послушал дробот быстро удаляющихся шагов и вскинул на меня взгляд.

- Ты как-то говорил, что в Киев идти - от былых грузов избавиться. Говорил: отпусти. Призраков прежнего. Отпусти память о них. Об Улите, об отце, о брате. Они - были. Они - прошли. Э-эх, Ваня, покудава ты в детстве по лесам бегал да сиротством своим мучался, я жизнь жил. Тоже мучался. С людьми. "Прошли". Да тут они! Вокруг! Везде! Вот - сестрица. Заявилась. Из былого.

- Х-ха, какая же она из былого? Нормальная бабенция. Не дух бесплотный. Как она тут задницей в пол грянула... думал - половицы дыбом встанут. Я одного не пойму - чего ты хамство её терпишь? Она тебе указывает - чего говорить, куда идти. С какой стати?

Андрей молчал, перебирая пальцами по ножнам меча. Потом вдруг вскинул глаза, глянул прямо: