Кошачье кладбище

Луис задумался: было время, когда ему надоело мастерить военные самолеты, потом — немецкие «тигры» и самоходные орудия; вдруг (как сейчас казалось — в одночасье) он счел, что собирать корабли в бутылках — глупое занятие. А понравилось бы ему всю жизнь выискивать у детишек деформацию стопы или, натянув тонкие резиновые перчатки, копаться в женском влагалище, нащупывая спайки и опухоли?

— Нет, не понравилось бы, — твердо ответил он себе.

В кабинет заглянул Чер. Зорким зеленым глазом окинул комнату, нашел, что все в порядке, прыгнул на подоконник и задремал.

Элли посмотрела на него и неожиданно нахмурилась. С чего бы? Обычно во взгляде ее читалось столько любви, что сердце сжималось. Она обошла комнату, оглядела модели и почти что равнодушно сказала:

— Как много могил на Кошачьем кладбище.

АХ ВОТ В ЧЕМ ДЕЛО, подумал Луис, но не обернулся, продолжал прилаживать фары к «роллс-ройсу».

— Да, порядком. Сотня, а то и больше.

— Пап, а почему звери не живут долго, как люди?

— Почему ж, некоторые и дольше живут. Слоны, например. А морские черепахи такие старые попадаются, что люди даже не в силах определить их возраст… а может, просто не верят, что столько живут.

Но хитрая Элли на уловку не попалась.

— Слоны и черепахи дома не живут. А вот собаки да кошки быстро умирают. Майкл Бернс говорит, что для собаки один год, как девять для людей.

— Семь, — механически поправил Луис. — Вижу, куда ты клонишь. А в чем-то ты права. Собака в двенадцать лет считается старой. Есть такой процесс в организме — обмен веществ. Он, как часы, отмеряет наше время. Но и в другом, конечно, важен. Например, некоторые люди — как наша мама — могут есть вдоволь и не полнеют, другие же, вроде меня, сразу жиром обрастают, стоит лишний кусок проглотить. А это тоже — обмен веществ. У каждого он свой, особенный. У людей проходит медленнее, у собак — быстрее. Мы в среднем доживаем до семидесяти двух лет, и поверь, это немалый срок.

Тревога не покидала Элли, и Луис заставлял себя говорить искреннее и убедительнее. Ему исполнилось тридцать пять, и, казалось, все эти годы промелькнули, как дуновение ветерка.

— А у морских черепах, — продолжал он, — обмен веществ еще мед…

— А у кошек? — перебила его Элли.

— Кошки живут примерно столько же, сколько и собаки, — покривил душой Луис. У кошек жизнь бурная, хищная, и часто их поджидает кровавая преждевременная смерть. И до «положенных» лет мало кто доживает. Вот Чер. Сейчас он мирно дремлет на подоконнике, по ночам забирается к дочке в постель, красивый и игривый, как котенок, этакий большой пушистый клубок. Но однажды Луис видел, как Чер охотился за птицей с перебитым крылом. Зеленые глаза горели азартом и — Луис готов поклясться! — жестоким упоением. Кот редко убивал свою добычу, разве что однажды — большую крысу, пойманную, очевидно, между их и соседским домом. Наигрался с ней Чер вдоволь, изодрал в клочья, живодер. Рейчел, уже шесть месяцев беременная Гейджем, не выдержала, убежала в ванную — ее вытошнило. Какова у хищников жизнь, такова и смерть. То кота поймает собака и остервенело разорвет на куски, не в пример глупым вислоухим героям мультфильмов, которые без толку и злобы гоняются за извечными врагами. То более удачливый соперник перегрызет глотку. То проглотит, несчастный, отравленную приманку. То попадет под машину. Кошки — гангстеры в мире домашних тварей, закон им не писан, ни в жизни, ни в смерти. А сколько кошек гибнет во цвете лет при пожарах!

Но обо всем этом вряд ли стоит рассказывать пятилетней дочери, впервые задумавшейся о смерти.

— Ведь нашему Черу только три года, тебе пять. Ты кончишь школу, поступишь в колледж, а он еще будет с нами. Видишь, как долго.

— И совсем не долго. — Голос у Элли дрогнул. — Ни капельки не долго.

Луис наконец оторвался от работы — хватит притворяться! — и поманил дочку. Та подошла, села к нему на колени. До чего ж она красива, особенно сейчас, когда горюет. Какая у нее смуглая кожа. Тони Бентон, врач-коллега из Чикаго, прозвал ее индейской принцессой.

— Будь моя воля, малышка, я бы Черу лет сто отпустил. Но я жизнью не распоряжаюсь.

— А кто распоряжается? — тут же спросила она и с открытой издевкой сама же ответила: — Наверное, Бог.

Потешно у нее это получилось, но Луис не засмеялся, разговор зашел о серьезном.

— Бог или Высший Разум, судить не берусь. Просто каждому отмерено время. А какое — знать не дано.

— Не хочу, чтобы Чер на этом кладбище лежал! — со слезами в голосе воскликнула Элли. — Не хочу, чтобы Чер умирал! Это мой кот, а не Бога! Пусть Бог заведет себе кота и командует. Пусть что хочет, то и делает с ним и с другими старыми кошками. А Чер — мой! Мой!

На кухне послышались шаги, в кабинет заглянула встревоженная Рейчел. Элли плакала, уткнувшись в отцовскую грудь. Ей воочию представился ужас смерти, ее безобразный лик. Раз горю не помочь делами, можно хоть залить слезами.

— Элли, ну, успокойся. — Луис принялся укачивать дочку. — Ведь Чер жив, с нами, вон он, сидит.

— А вдруг умрет? — всхлипнула она. — А вдруг?