Кошачье кладбище

Какое горе, говорила Мисси, откидывая темно-русые волосы с бледного лица, такой чудный малыш! Как она его любила! Ах, Луис, какое горе! И все из-за этой ужасной дороги. Чтоб водителю до конца дней своих за решеткой просидеть! Ах, бедный, милый Гейдж! Ну почему Господь избрал именно его?! Нашим разумом не понять! Какое горе! Ах, какое горе!

Луис успокоил ее, похлопал по спине. За воротник накапали ее слезы, Мисси крепко прижалась к Луису своей могучей грудью и все допытывалась, где же Рейчел. Отдыхает, объяснил он. Мисси пообещала навестить ее и сказала, что в любое время готова посидеть с Элли. Луис поблагодарил.

Всхлипывая, прижимая к покрасневшим глазам черный платочек, она направилась к гробу. Луису пришлось окликнуть ее: надо же расписаться в книге. Распорядитель (Луис никак не мог запомнить его имя!) велел всем пришедшим расписаться, и нет чтобы самому за этим следить!

ГОСТЬ ТАЙНЫ ИЗВЕЧНОЙ, ИЗВОЛЬ, РАСПИШИСЬ.

И он едва подавил желание громко, в голос, расхохотаться. Удержался, лишь взглянув на скорбное, безутешное лицо Мисси.

— Мисси, распишитесь, пожалуйста. — Почувствовал, что требуются еще какие-то слова и добавил: — Рейчел будет приятно.

— Ну, разумеется! — всхлипнула Мисси. — Бедный Луис! Бедная Рейчел!..

И тут вдруг он почувствовал, угадал, что она скажет следом. Как он боялся этих неизбежных, неотвратимых слов. Точно пули из револьвера крупного калибра, они сразят его наповал. И что расстрел этот ему придется выдерживать полтора часа, целую вечность! А потом еще на дневной церемонии, хотя к тому времени утренние раны все еще будут кровоточить.

— …Слава Богу, он не мучился! Быстрая смерть, и то утешение!

ДА УЖ, БЫСТРАЯ, КУДА БЫСТРЕЙ. Луису так и хотелось безжалостно выплюнуть ей в лицо гневные слова, обдать ее, словно ледяными брызгами, колючими словами правды. ДА УЖ, БЫСТРАЯ. ПОТОМУ-ТО ГРОБ И ЗАКРЫТ. ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ МЫ С РЕЙЧЕЛ РАТОВАЛИ ЗА ТО, ЧТОБЫ РАЗОДЕВАТЬ ПОКОЙНИКОВ КАК МАНЕКЕНЫ В УНИВЕРМАГАХ, ЧТОБЫ НАКРАШИВАТЬ И РУМЯНИТЬ УСОПШИХ, С ГЕЙДЖЕМ НИЧЕГО БЫ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ. ДА, МИССИ, ДОРОГАЯ, СМЕРТЬ ЕМУ ВЫПАЛА БЫСТРАЯ: ВЫСКОЧИЛ НА ДОРОГУ — РАЗ! — И ПОД МАШИНОЙ. ЕГО ПРОВОЛОКЛО МЕТРОВ СТО, ДО ДОМА РИНГЕРОВ. ТАК ЧТО, ДАЙ БОГ, ЕСЛИ ОН УМЕР СРАЗУ ОТ УДАРА. Я БЕЖАЛ ЗА НИМ СО ВСЕХ НОГ И ВСЕ ЗВАЛ, ЗВАЛ. НЕУЖТО ДУМАЛ, ЧТО ОН ЖИВ? ЭТО Я-ТО — ВРАЧ! МЕТРОВ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ПОДОБРАЛ ЕГО БОТИНОК. МЕТРОВ ЧЕРЕЗ СОРОК ГРУЗОВИК СЪЕХАЛ НА ОБОЧИНУ, ВЫВАЛИВ ПРЯМО К АМБАРУ РИНГЕРОВ БОЛЬШОЙ ЯЩИК, ИЗ ОКРЕСТНЫХ ДОМОВ ВЫСЫПАЛИ ЛЮДИ. А Я ВСЕ БЕЖАЛ И ЗВАЛ СЫНА, МИССИ. ПОДОБРАЛ ЕГО СВИТЕР, ВЕСЬ ВЫВЕРНУТЫЙ, ПЕРЕКРУЧЕННЫЙ, ЕЩЕ МЕТРОВ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ — ДРУГОЙ БОТИНОК, НУ, А ТАМ УЖЕ Я НАШЕЛ И САМОГО ГЕЙДЖА.

Все перед глазами вдруг посерело, подернулось радужной пленкой, как голубиное крыло и… померкло. Он вцепился в острый край подставки и удержался на ногах.

— Луис, вам нехорошо? — донеслось воркование Мисси.

— Луис? — Голос ближе, тревожнее.

Пелена спала, все вокруг прояснилось.

— Луис, вам плохо?

— Нет, нет. — Он даже улыбнулся. — Все в порядке, Мисси.

Она расписалась за себя и за мужа круглым, старомодным почерком, даже адрес не забыла. Потом подняла взгляд на Луиса и тотчас потупилась, словно чувствовала себя виноватой за то, что жила подле злосчастной дороги.

— Мужайтесь, — прошептала она.

Ее муж пожал Луису руку, что-то промычал — острый, как наконечник стрелы, кадык заходил вверх-вниз — и поспешил за женой к гробу, изготовленному в городе Сторивилль, в штате Огайо, где Гейджу так и не довелось побывать и где его не знала ни одна душа.

За четой Дандридж цепочкой потянулись и другие. Луис принимал рукопожатия, объятия, слезы соболезнования. Воротничок рубашки и плечо пиджака промокли насквозь. Запах цветов пронизал всю комнату, смешавшись с особым запахом смерти. Его Луис помнил с детства — тяжелый, приторный запах похоронных цветов.

Луиса утешали: слава Богу, что Гейдж не страдал — он слышал это 35 раз, неисповедимы пути Господни, на все воля Его — 25 раз; сейчас Гейдж приобщился сонму Ангелов, и за него можно радоваться — эти слова ему довелось выслушать 12 раз.

Странное дело. Вместо того, чтобы с каждым разом все больше и больше отрешаться от банальностей (так, часто слыша собственное имя, перестаешь соотносить его с собой), Луис чувствовал, как все глубже и больнее вгрызаются они в душу, режут по живому. И когда перед ним появились теща с тестем — никуда не денешься! — он уже чувствовал себя как загнанная лошадь.

Да, похоже, Рейчел права: старик Гольдман сильно сдал. Сколько ему? Пятьдесят восемь или пятьдесят девять? Сегодня можно дать все семьдесят. Неподвижное, точно высеченное из камня лицо — вид нелепый, ни дать, ни взять израильский премьер Менахем Бегин, такая же лысина, такие же бутылочного цвета очки. Рейчел говорила, что, приехав к родителям на День Благодарения, ужаснулась: до чего ж постарел отец! Но Луис тем не менее не ожидал встретить старика в столь удручающем виде. Может, в День Благодарения он и выглядел лучше, ведь одного из любимых внуков он потерял только сейчас.