Кошачий глаз

На обществоведении я делаю доклад про Тибет, про молитвенные колеса и переселение душ, и про то, что у тамошних женщин по два мужа. На естествознании я провожу опыты по выращиванию разных растений из семян. У меня есть мальчик, как у всех. Время от времени он посылает мне записки на уроках, написанные очень черным карандашом. Иногда бывают вечеринки – с неловкими танцами, дурацкими шутками, возней (среди мальчишек) и мокрыми, неумелыми поцелуями со стуком зубов. Мой возлюбленный вырезает мои инициалы на своей новенькой парте и получает за это ремня. Он и за другое временами получает ремня. Это – предмет восхищения. Я впервые в жизни вижу телевизор, он похож на сцену с маленькими черно-белыми марионетками и не впечатляет.

Кэрол Кэмпбелл куда-то уезжает, но я этого не замечаю. Я перескакиваю из шестого класса сразу в восьмой, пропустив хронологию английских монархов и кровеносную систему, оставив позади своего бой- френда. Я стригусь. Я давно хотела это сделать. Мне надоели длинные волнистые волосы, которые нужно собирать резинками или заколками, мне надоело быть ребенком. Я с удовлетворением наблюдаю, как волосы падают с меня, словно рассеивается туман, и проступает голова – резче вылепленная, четче очерченная. Я готова идти в старшие классы. Я не прочь пойти туда прямо сейчас.

А пока я готовлюсь к этому, совершая перестановку в своей комнате. Я вычищаю из шкафа старые игрушки, выворачиваю все ящики письменного стола. В глубине ящика я нахожу одинокий стеклянный шарик «кошачий глаз» и несколько старых высохших каштанов. И еще – красную пластиковую сумочку, которую, как я помню, мне когда-то подарили на Рождество. Сумочка детская. Когда я беру ее в руки, в ней что-то гремит; внутри обнаруживается пятицентовик. Я беру его, чтобы потратить, а в сумочку кладу стеклянный шарик. Каштаны я выбрасываю.

Я нахожу свой старый фотоальбом с черными страницами. Я давно не пользуюсь фотоаппаратом, так что и про альбом забыла. В нем подклеены черными треугольничками фотографии, но я совершенно не помню, как их снимала. Например, несколько изображений чего-то вроде больших валунов у озера. И подписи: «Зорька», «Ромашка». Почерк мой, но не помню, чтобы я это писала.

Я уношу находки в подвал и кладу в сундук – место для всех старых вещей, которые не идут на выброс. Там лежит свадебное платье матери, несколько вычурных серебряных столовых приборов, портреты в сепиевых тонах, изображающие неизвестных мне людей, таблички для ведения счета в бридже, украшенные шелковыми кистями, еще довоенные. Тут есть и несколько наших с братом рисунков – его космические корабли с красными и золотыми взрывами, мои хрупкие старомодные девочки. Я с отвращением гляжу на их фартуки и бантики, примитивные лица и руки. Мне неприятно смотреть на вещи из своего детства. Я решаю, что эти рисунки очень неумелые. Что сейчас я рисую гораздо лучше.

За день до начала занятий в новой школе у нас звонит телефон. Это Мамочка Корделии; она хочет поговорить с моей матерью. Я решаю, что у них какие-то скучные взрослые дела, и продолжаю читать газету на полу в гостиной. Но мать, положив трубку, приходит ко мне.

– Элейн, – произносит она. Это что-то необычное: она не часто использует мое имя. Голос у нее серьезный.

Я поднимаю голову от приключений мага Мандрагора. Она смотрит на меня:

– Это звонила мама Корделии. Корделия записалась в твою школу. Ее мама спрашивает, не хотите ли вы ходить в школу и из школы вместе.

– Корделия? – повторяю я. Я не видела ее и не говорила с ней целый год. Она исчезла без следа. Я выбрала именно эту школу, потому что могу ходить туда пешком, а не ездить на автобусе; почему бы не ходить вместе с Корделией? – Хорошо.

– Ты уверена, что тебе этого хочется? – спрашивает мать с некоторым беспокойством. Она не объясняет, с чего вдруг Корделия теперь будет в моей школе, а я не спрашиваю.

– Почему же нет? – говорю я. Я уже соскальзываю в легкомыслие, типичное для этого возраста, но еще я не могу понять, на что мать намекает. Меня попросили оказать Корделии – или ее маме – какую-то мелкую любезность. Моя мать всегда считает, что подобные услуги следует оказывать, когда тебя об этом просят. Что же ее вдруг смутило?

Она не отвечает. Вместо этого она зависает. Я возобновляю чтение комикса.

– Так я позвоню ее маме, или ты хочешь сама поговорить с Корделией?

– Позвони ты, – говорю я. И добавляю: – Пожалуйста.

У меня сейчас нет особого желания говорить с Корделией.