Кощеева невеста

— Зато у меня есть ты, — Василиса, улыбнувшись, потянулась погладить его по длинным непослушным волосам, но Лис, недовольно скривившись, вывернулся из-под её руки.

— Мам, ну что ты? Я уже не маленький!

Радосвет, не удержавшись, прыснул в кулак и получил в награду уничтожающий взгляд Кощеева сына и рык:

— Нечего тут хихикать!

А Радосвет просто вспомнил свою мать — царицу Голубу. И как он сам точно так же уворачивался от руки, тянущейся его приласкать. Она тогда сказала: все мальчишки одинаковы. И, похоже, не ошиблась… Но только в этом! В остальном же — как ни крути — волчата и лисята были очень разными, им никогда не подружиться меж собой. Поэтому царевич, выпятив нижнюю губу, вернул Лису его презрительный взгляд и показал кулак. А что? Пусть знает наших!

Наверное, это могло бы закончиться ссорой, но Василиса снова заговорила, и Радосвет весь обратился в слух, стараясь не пропустить ни слова.

— Вряд ли навий князь поверил в мою ложь — все-таки он далеко не дурак, — и всё же решил сохранить мне жизнь. До поры. Так я оказалась в этой башне — на месте несчастной Елицы. Он запретил мне видеться с другими жёнами — да и вообще с людьми. Все мои прислужницы с тех пор были немы, как рыбы, из развлечений мне были дозволены книги и музыка, а единственным собеседником стал сам Кощей. Но всё же я нашла способ достучаться до внешнего мира — с помощью Маруськи. Хотя правильнее будет сказать, что это внешний мир достучался до меня — способ придумала Анисья. Однажды вечером я получила из рук злыдницы записку. В ней было сказано: как прочтёшь — сожги. Но я не смогла — рука не поднялась, — сохранила и то письмо, и все последующие. Вот, взгляните…

Она подошла к стене и выдвинула камень, за которым обнаружился глубокий тайник, откуда Василиса достала резную деревянную шкатулку, сдула с неё пыль, обтёрла рукавом и положила Радосвету на колени. Царевич подумал, что, должно быть, эта шкатулка — самая ценная вещь, которую ему когда-либо доводилось держать в руках. Не по стоимости — злата за такой ящичек много бы не дали даже в самый удачный базарный день. Нет, у шкатулки была другая ценность, которую златом не измеришь, мехами не выразишь. Потому что дружеское тепло в самые чёрные дни, надежду и память не купишь ни за какие деньги. Хранить эти письма было очень опасно: Кощей такого ни за что бы не простил. Но Радосвет понимал, почему Василиса поступила так неосмотрительно. Наверное, на её месте он сделал бы так же…

— Можно прочитать? — выдохнул он.

Василиса кивнула, а Лис придвинулся поближе к царевичу, устроившись прямо у того за плечом. В его тёмных глазах светилось неподдельное любопытство. Похоже, мать прежде не показывала ему заветную шкатулку.

Радосвет с почтением открыл крышку, развернул первый пожелтевший от времени листок и погрузился в чтение.

Здравствуй, Василиса!

Пишет тебе Настасья по поручению Анисьи, коли помнишь ещё такую.

Она справляется: как ты там, жива-здорова ли? И ещё просит передать, что молится за тебя каждый вечер. И я тоже молюсь вместе с ней, чтобы не погас свечной огонёк в твоей башне.

Наверное, тебе хочется узнать последние новости! Про твою сестрицу ничего не слыхать. Знаю только, что увели её мары в нижние подземелья и Кощей запретил о ней расспрашивать. За неё мы тоже молимся, как можем.

Госпожа Алатана болела, но поправилась, ребёночек ея растёт не по дням, а по часам, и Кощей в нём души не чает. Все беседы только о Лютомиле ведёт: как он растёт, как кушает, как впервые сказал «папа»…

Напиши, как твои дела, и передай через Маруську. Будем с нетерпением ждать вестей!

На этом письмо обрывалось, подписи не было. Почерк у этой Настасьи, кем бы она ни была, оказался не слишком разборчивым, и Радосвету приходилось напрягаться, чтобы разбирать отдельные слова. Он дождался, пока Лис кивнёт, что дочитал, и перешёл к следующей записке.

Василисушка!