Кошка Белого Графа

Фрина вертелась перед зеркалом в одних панталонах. То распускала по спине длинные волосы, то поднимала кверху, изображая замысловатую прическу. Принимала зазывные позы, виляя бедрами и покачивая на ладонях маленькие груди.

Вдруг сказала своему отражению:

— А посватался-то к Грете.

Отражение отозвалось горестным "эх".

Вот и Майра все вздыхает. Мол, отнять бы у меня, а ей прибавить…

Девушки завидуют грудастым и задастым, простите за грубый слог — потому что на таких смотрят мужчины. Так вот, девушки, не завидуйте! Смотрят пошлецы и нахалы. Проходу не дают, а по городу потом — сплетни. Приличные господа с тонким вкусом выбирают барышень, которых можно сравнить с тростинкой, лозой, ивовым прутиком или лучом света.

Когда я кошка, я именно такая! Изящная, грациозная, лапы у меня длинные, шерстка короткая, гладкая, чернее самой ночи, а блестит, как самый дорогой атлас.

И чувства разом обостряются. Нос чует свечной чад в комнате Фирны, запах мясных пирогов с кухни вдовы Татсон и вонь застывших помоев через три двора. Уши слышат, как всхрапывает лошадь у извозчика, ждущего седоков в конце улице. Как шепчутся молодожены Бранд и Труда Ринтор — кровать у них стоит близко к окну.

Ой, уже не шепчутся!.. Ладно, не буду подглядывать. Да там и не видно ничего — стекло замерзло до самой рамы…

Мне было весело. И мама хочет, чтобы я променяла все это на сомнительную честь называться госпожой Стир?!

Женщину уважают, когда у нее есть муж — или когда у нее есть капитал. Перед лаковыми санками Брюны Торнеке весь город шапки ломает, а госпожа Торнеке никогда не была замужем. Зато отец оставил ей серебряный рудник, и заводики, и лавки, и суда.

Ателье Гудрун Эльс миллионов не приносит, но кормит нас, поит, одевает и какой-никакой вес в обществе дает. А мы с Майрой позаботимся, чтобы так было и дальше — половину я ей, само собой, уступлю.

Так кто там к Грете посватался?..

Это ведь Грета Фроссен? Та, что училась с Майрой и Фирной в гимназии. Помню, они еще спорили, кто раньше замуж выйдет.

У Фроссенов не спали. Окно маленькой гостиной выходило на подветренную сторону, мороз почти не тронул стекло, и вся комната была как на ладони. А голоса я различила еще до того, как взобралась на занесенную снегом бочку у бревенчатой стены.

Отец Греты, которого все звали папашей Фроссеном, сидел боком к камину; огонь озарял рубленый профиль и всклокоченную бороду. Мамаша Фроссен, женщина полная, с густыми черными бровями, вязала полосатый носок. Сама Грета, одетая в домашний капот, металась из угла в угол.

— Ах, я не знаю! — ее глаза, темные, как у матери, лихорадочно блестели. — Ходил вроде, ходил, и ничего такого. А тут вдруг… Страшно мне. Нет, я счастлива! Но замуж — это же как в колодец…

— И-и, — отозвалась мамаша Фроссен. — Страшно в девках остаться.

— Нет, погоди, — папаша Фроссен ухмыльнулся в рыжую бороду. — Если дочь сомневается, может, откажем ему, счетоводу этому? Кого получше подождем. А то у парня ни марки за душой, одна смазливая мордашка…

— А обхождение! — возмутилась Грета. — Обхождение дорогого стоит!

Все ясно. Ларс Кальвер, счетовод из магазина мужского платья "Кале и сыновья". Весь последний год вился вокруг Фирны, Майры и их подруг. А выбрал Грету.

Разговор, между тем, перетек на вопросы практические. Где свадьбу гулять, кого звать, что надеть…

Я мерзла под окном Фроссенов, пока они не ушли спать, хотя заказ был, считай, у нас в кармане. Утречком моя сестрица забежит невзначай проведать старую подругу, Грета не вытерпит, похвалится, и Майра в два счета добьется от старших Фроссенов задатка.

Мама потому и терпит мои прогулки в кошачьем обличье, что я не просто развлекаюсь, а разведку веду. Отчего, спросите, мы преуспеваем? Нет, платья у нас хороши, но в других ателье тоже не мух считают…

Ох, не могу больше, коченею!

Соскок с переворотом, три прыжка, пробежка по расчищенной дорожке во всю прыть. Вот и согрелась. Села на столбе у ворот. К Старой Хель нынче не пойду. Люблю слушать, как она читает внуку сказки. Но маленький Барни, небось, уже пятый сон видит, а на дворе не лето.

Кругом стояла темень, только снег мягко серебрился под луной. Дома утопали в сугробах по ставни, а где и по стрехи. Под зон бубенцов и свист полозьев по улице промчались сани, запряженные парой гнедых, их морды были в инее, дыхание туманом клубилось в воздухе. Извозчик сидел на передке, укутавшись в косматую шубу, будто медведь. Лаяли собаки. Хрустел снег под ногам поздних прохожих.

Мужчина в мохнатой шапке свернул к ресторации Вардхуза. Ее окна сияли ярче всех, а дым над трубами был таким плотным, что хоть на куски режь. Там сейчас самый разгул. Музыка, песни, веселый гам, румяные пироги, а главное — жарко натопленные печи.

Все, хочу домой, в тепло!..

Дворами-крышами петлять не стану. Сверну к усадьбе Снульва, а потом…

Тут-то до меня и дошло.

Чайный король Снульв уже год как перебрался в столицу, и с тех пор его каменный особняк пустовал. А теперь там остановился мерзкий кавалер Льет с дочкой Агдой.