Кошка Белого Графа

Надо взглянуть, какова эта семейка дома, когда рядом нет чужих глаз. Надеюсь, они еще не легли.

Я ощутила прилив азарта, даже мороз перестал казаться таким жгучим.

Эй, нас, часом, не надули?

Ставни со стороны улицы были наглухо закрыты, крыльцо утопало в сугробах, ни одна из восьми труб не дымила.

Потом я заметила, что к калитке и дальше, к парадному входу протоптана тропинка, снег со ступеней сметен.

А вот двор почистить никто не удосужился. Пришлось передвигаться прыжками, каждый раз проваливаясь с головой. В ушах снег, в глазах снег, все лицо в снегу!.. Пусть снаружи я кошка, но внутри человек, посему у меня не морда, а лицо.

Ага, вон и свет в окне.

Деревьев близко к дому не нашлось, зато у летней веранды нарос высоченный сугроб, снег хорошо слежался и без труда выдержал мой кошачий вес.

Второй этаж дома опоясывал каменный карниз, украшенный фигурками крылатых человечков — духов природы. Карниз был достаточно широк для моих лап, но весь облеплен снегом и льдом. Чуть когти не сорвала, пока подобралась к окну.

А еще назад идти. Не представляю, как я тут развернусь!

И с окном не повезло: иней на стекле нарос плотный, с наледью. Только у самой рамы оставалась неровная щелка. К ней я и приникла глазом.

Видно было немногое.

Просторная, ярко освещенная комната, богатая обстановка. Веерообразная стойка магического обогревателя. Край дивана с полосатой обивкой. На диване — ножки в пуховых носках, прикрытые бархатным подолом…

Я встала передними лапами на нижнюю перекладину оконной рамы и придвинулась ближе.

Барышня Агда в бардовом капоте полулежала, опершись локтем о валик. На грудь ей падала полураспущенная коса, являя всю роскошь волос, тонкие пушистые завитки обрамляли нежный овал лица с изящным носиком и пухлыми малиновыми губами.

Майра права, тут есть чему позавидовать. Даже любопытно стало, какому счастливцу Льет отдает всю эту красоту. И куда торопится. Ей же не больше восемнадцати!

На столике у дивана стояла перламутровая коробочка. Агда склонялась к ней, напевала мотив какой-нибудь модной песенки, и коробочка повторяла его на разные птичьи голоса. То соловьем зальется, то канарейкой, то дроздом…

Нет, не только птичьи!

В ответ на хрустальное "ла-ла-ла" Агды коробочка сперва бодро затявкала, потом размяукалась, как голодный кот.

— Хватит играться, — просипел Льет.

Он восседал в глубине комнаты, закинув ногу на ногу. Под черным, с серебром, халатом — свободные штаны и рубаха с распахнутым воротом.

Что же вы так далеко от окна расположились, благородный кавалер? Вас еле слышно!

— Пусть играется, — прозвучал низкий скрипучий голос, мужской или женский, непонятно. — Когда… гра… а… не… мо…

Фразу я не столько разобрала, сколько угадала: "Когда играться, как не в молодости?"

Выше щелка расширялась, и приподнявшись на задних лапах, я уткнулась носом в ледяное стекло.

Кто там у нас?

Старуха. И престранная!

Она сидела в дальнем кресле, полускрытая боковиной высокой изогнутой спинки. Строгое темное платье, как у нашей классной дамы, на плечах толстый пуховый платок, вроде тех, что носят крестьянки в деревнях, на голове узорчатая шапочка-колпак с коротеньким шпилем — точь-в-точь ланнский рыцарский шлем. По ободу шапочки пришиты кругляшки. Наверняка старые монеты. В таких колпаках с монетками красовались на ярмарках дазские шаманки.

— Так сколько, говоришь, за платье просят?

Она подалась вперед, повернула к Льету голову, и стало видно, что и лицо у нее дазское — плоское, цвета темной бронзы, с маленькими глазками и мелкими угловатыми чертами.

Говорят, дазы в родстве с нашими гобрами. Только гобры сидят в своих снежных домах на далеком севере в обнимку с тюленями и в чужие дела не лезут.

— Тысячу восемьсот, — ответил Льет.

Верно, так мама ему и сказала. Пятьсот — задаток будет.

— Недешево.

— У Кольдихи бы меньше пяти не стало! — барышня Агда оторвалась от своей забавы.

Я не сразу сообразила, что Кольдиха — это Вендела Кольд, самая знаменитая модистка Альготы. И самая дорогая. У нее одевались первые аристократки Ригонии и сама королева-бабушка.

— Может, и больше, — кивнула старуха. — А все равно шить надо у нее.

— Чего это? — буркнул Льет. — Мне деньги не лишние.

— А того! — старуха хлопнула ладонью по деревянному подлокотнику. Хлопок вышел со стуком — все ее пальцы, включая большой и указательный, были унизаны кольцами. Непохоже, что золотыми или серебряными, а какими, рассмотреть не удавалось. — Тут не в деньгах дело, а в престиже! Чтоб все знали: Эмкино платье сшито у королевской портнихи!

Не портнихи, а модистки, мысленно возмутилась я, ежась под леденящим ветром. Портнихи просто шьют, а модистки придумывают и украшают. И только в следующий миг сообразила: "Эмкино платье"? Может, я ослышалась?..

— Но мне это нравится, матушка Гинаш! — надулась Агда. — Другое не хочу!

— Молчи, Эмка, — одернул ее отец. — Матушка дело говорит.

И столько уважения прозвучало в этом "матушка", что я своим кошачьим ушам не поверила: чтобы самодовольный кавалер чтил кого-то, кроме себя, да не просто кого-то, а дазку, похожую на ведьму из страшных сказок!..