Кошка Фрося и другие животные (сборник)

Мама с восхищением разглядывает мои итальянские сапоги на двенадцатисантиметровых каблуках. Говорит:

– И куда ты в них ходишь?

Я чувствую, как меня накрывает безжалостной волной щедрости, и говорю:

– Ходить – никуда не хожу, я в них езжу. И один раз на них колесо меняла. Хочешь – забирай. И духи, вон те, от Валентино, и ридикюль.

Мама тут же облачается в сапоги, душится и ходит в трусах по комнате туда-сюда, размахивая сумкой.

Звонит мне через неделю и говорит:

– Можно я Нюшеньке твои итальянские сапоги отдам? Ей тоже надо красиво одеваться и делать карьеру.

Я представляю, как моя сестра, раздвигая снега и говны, прется в сапогах на двенадцатисантиметровых каблуках через сельское поле к коровнику. Заходит такая вся красивая, в итальянском, и коровы такие:

ООООООООО! ААААААААА! И все на укол без разговоров. А доярки говорят:

– Анна Владимировна, а котика кастрировать не желаете?

Звоню Нюшеньке через некоторое время, спрашиваю осторожно:

– Сапоги мои итальянские там как?

Нюшенька говорит:

– Сдала от греха подальше бабулечке. Она в них телевизор смотрит…

Бабулечка звонит и кричит в трубку:

– Марея, мне такие дорогие шикарные сапоги подогнали! Хочешь, подарю?

На кошку Фросю иногда нападают валяки, и она становится очень щедрой. Она зарывается в мои волосы, тарахтит, как колхозный трактор, позволяет себя мять во всех направлениях и даже узнает. Иногда мне кажется, что Фрося работает под прикрытием в инопланетной разведке и выполняет секретное задание. Но мы-то знаем, что у Фроси есть режим «щедрость», и можем даже дополнительным обедом спровоцировать его рецидив прямо перед тем, как Фрося снова уйдет в глухую несознанку.

Проснуться знаменитой

Я вчера завела ЖЖ и с легкой руки Марты Кетро сегодня проснулась чуточку знаменитой.

Тихо. Я пишу. Муж ходит по струнке, подушки мне поправляет.

Я говорю:

– Ну нет, так не пойдет. Не могу писать в подушках. Пойду в кабинет.

Важно поднимаюсь в кабинет. Говорю многозначительно:

– Меня не беспокоить, я работаю.

В доме тишина, все шепотом говорят, но все равно же, сука, слышно.

Ору из кабинета:

– Чаю мне! И трубку забейте.

Не могу без трубки писать. Чувствую себя при этом по меньшей мере Сергеем Михалковым перед написанием гимна Советского Союза. Сажусь, раскрываю ноутбук. Протерла клавиши. Щас чо-нить сбацаю такое, гениальное. Ну? Снова протерла клавиши. Нет, не могу, слишком чистые. В подушках было погрязнее вроде. Снова спускаюсь. Шпицу тошно. Во-первых, на днях он стал старым, во-вторых, кто бы вывел.

Я говорю:

– Терпи, антиквариат, мама работает. Пописаешь позже.

Друг говорит:

– А я тоже был однажды знаменит, я же адвокат.

Я:

– Это когда? Ты же художник-оформитель в ДК.

Он говорит:

– А вот! Чуть не поступил на юридический. Сочинение завалил.

Звонок:

– Ты какого хрена на звонки не отвечаешь, а? Где статья, едрена вошь? Ваще из берегов там вышла? Давай, жопу в руки и быстро настрочила!

– Щас, чо орешь-то. Уже отправляю…

Чо говорить-то?

В первый раз я влюбилась в три года в Сашу Французова. Ему было целых шесть лет, и он гулял со старухами из старшей группы. И это было ужасно, я вам скажу. Ужасно, когда тебя не воспринимают всерьез и ты знаешь, что точно ничего не будет и нет даже смысла об этом говорить. А что говорить-то? «Я тебя люблю, давай жить вместе»?

Моя сестра Нюшенька начала выходить замуж с четырех, и каждый раз неудачно. В самый первый раз она собиралась за Максима и забрать холодильник. Родители, безусловно, были против по всем пунктам. С тех пор, впрочем, ничего не изменилось.

Итак, я поступила новобранцем в армию Французова, чтобы быть верной соратницей и тем самым завоевать его расположение, а может быть, даже и любовь. Как же самозабвенно я зверствовала в ту пору. Мы совершали набеги, грабили, убивали и возвращались к женам.