Кошка колдуна

Кто знает, может и уболтал бы хитрый ганзеец Андрюху заделаться ловцом всякой нечисти, когда бы не позвал его на службу Иван Дмитриевич Корецкий. Само по себе такое приглашение – огромная честь. И немалые деньги. Про Тихого тогда только слухи ходили, про бриттского колдуна да про Марью Семеновну. Надо ли говорить, что Андрея-Лютика к заморскому гостю точно веревками притянуло? Что-то же нашел в нелюде умный человек – боярин Корецкий, что-то же разглядел в залетном госте? Нет, вряд ли Иван Дмитриевич зрил хоть раз, как по коже сида в момент душевного волнения растекаются узоры Силы, но Андрею хватило единственного серьезного разговора с нанимателем, чтобы уяснить – тот полагает, будто нелюдь не навредит христианской душе. Лютику верилось с трудом, собственно, потому он и остался при боярине. Отличная возможность приглядеться, изучить и, если повезет, раскусить, от кого или от чего хоронится в Новгороде господин Тихий. Ведь не просто же так забился он на край света.

Раскусить, понятное дело, не вышло, и то, что сид собрался убраться с земли Русской, Андрюха расценил как добрый знак. И главное, Катьку свою забирал. Вот уж кого невзлюбил телохранитель с первого взгляда, так это ее. Вроде бы девка как девка, и коса при ней, и лицом ничего так, зубов полон рот и все белые, ровные, ни тебе оспинки или родинки. Плохо, конечно, что без креста, но вовсе никакая не бесовка, хотя и через зеркало выпала. Засада не в кресте, не в зеркале и не в холопстве у сида. Андрей очень хотел бы объяснить, почему Катька ему так поперек горла, но не знал слов подходящих.

«Наврали, поди, что Катька третий десяток разменяла. Чтобы у бабы в таком-то возрасте не было ни детей, ни титек, ни задницы приличной? Брехухи!» – решил телохранитель.

Вот ходит она по Готскому двору от лавки к лавке, коим числа здесь нет, зенками своими зелеными по товару шарит, смеется в ответ на цветистые похвальбы купцов, даже покупает приглянувшуюся мелочовку, но видно же, что… не верит, ничему не верит. Будто все, что есть вокруг, забава, а она, словно маленькая девочка, накрутив платок на пальцы, играет в одну ей понятную игру. И только она, Катька, всамделишная, а все остальные лишь расписные деревянные болванчики. А сама-то, сама! Никчемная, никому на всем белом свете не нужная! И не только здесь, но и там, откуда явилась, по ходу, тоже. У Лютика прямо с души воротило при мысли о том, что есть в Божьей власти места, где людям на роду написано оставаться всю жизнь этакими пустоцветами. Ни себе, как говорится, ни людям. Впрочем, как раз нелюдям Катька очень даже пригодится. По крайней мере, одному нелюдю заморскому точно.

«И правильно, и справедливо, – думал телохранитель, не спуская глаз с девки и боярского байстрюка. – Пускай Тихий с ними возится. Вдруг это и есть кисмет-судьба?»

От Прошки, то бишь Прохора Ивановича, ждать чего-то хорошего не приходилось, с его-то неодолимой страстью к чародейской механике. Все нормальные дети в чурочки играют и рады-радешеньки, а этому колесики-шестеренки подавай. Одна лишь Прошкина попытка тайком пробраться на воздушный корабль и улететь в Киев-град стоила боярину седых волос, не говоря про прямой убыток. Еще хорошо, что девку сюда затянуло, а не наоборот. Одним словом, зеркальными приключениями исчерпалась у Ивана Дмитриевича терпения чаша до самого донца.

«Давай-давай, пошевеливайся, крыса сапожная! По-быстренькому сваргань-ка обувку по мерке, а то у нас уже ткани с нитками куплены, и всякой бабской мелочовки, – мысленно подгонял мастера Лютик. – Чем скорее, тем лучше. И скатертью дорожка нашей незваной гостье!»

Маленький щуплый фламандец словно затылком чуял тяжелый взгляд Андрея, вжимал ушастую голову в плечи и все ниже и ниже склонялся над срочной работой.

А Прошке нравилось абсолютно все: и что день такой не солнечный, и поездка на Готский двор, чья строгая симметричная краса домов просто-таки завораживала, и нелепая смешная Катька – доверчивая, как едва открывший глаза котенок, и даже Лютиково недовольное бухтение над ухом и то по нраву. Наверное, иначе должно быть, когда человек прощается с родным домом перед дальней дорогой, думалось мальчишке. Ведь через несколько дней он покинет родню и Родину и, может статься, никогда не увидит более ни ставен отчего дома, искусно расписанных цветами и птицами, ни просторного сада, ни узорных качелей. И не преклонит колен перед образами в домовой церкви. Но сердце отрока полнилось лишь нетерпением и предчувствием удивительных перемен. И будь у Времени колесо поворотное, Прошка бы впрягся крутить без устали, лишь бы поскорее отправиться в путь, но в отсутствии такового энергию тратил на помощь Катьке. И от ее бестолковости у него разгулялся аппетит и требовательно заурчал желудок.

– Я бы сейчас от пирожка с потрохами не отказался бы, а ты, Катюха?

Девка соглашалась неуверенно. Она вообще переборчива в еде оказалась. На каждый кусок взирала так, словно яд выискивала – с подозрением и сомнением. Поднесет ложку к носу и чего-то высматривает там, непонятно чего.